На главную   Содержание   Следующая   главы 1- 5   Каждое утро в ванной я подолгу смотрюсь в зеркало. Мне нужно вспомнить себя. А это трудная работа. Кажется у меня была борода? Конечно! Я ношу бороду, потому что мне лень бриться каждый день. Зато голову брею наголо. Так. Что ещё? Глаза. Нос, как говорится, типичный. Его забыть сложно, поэтому и не избавиться от этого паяльника до конца дней моих. Да! Откуда эти уши? Вроде бы у меня вчера были другие? А!.. Вспомнил. Вчера на автобусной на Кони Айленд как раз на углу авеню “H” там где русский магазин Европа стоял здоровенный мужик. Лицо его я уже забыл, а вот уши запомнились. Большие лопухи, поставленные строго перпендикулярно к голове. Эта анатомическая геометрия меня просто потрясла. И вот - на тебе! Это ж не дай Бог помереть с такими ушами, потому что они будут свисать по краям гроба. Ладно. Забуду со временем. Забуду так же, как забываю себя. Я давно уже не могу припомнить, что на самом деле происходило со мной. И со мной ли? И происходило ли вообще? Может, я придумал вчерашний день, как и всё остальное. - Ну что? Дальше так будем свою морду в зеркало разглядывать, или всё же дадим поссать человеку? Это просунул в приоткрытую дверь своё похмельное рыло Мефодий. Он - один из придуманных мною. Мне однажды показалось, что писатель должен быть непременно в народной массе. Что только там поймёшь нечто сокровенное и потайное, поймёшь, дескать, разгадку таинственной русской души. Никакой разгадки я, разумеется, не нашёл. Нашёл головную боль, мучительную рвоту и этого придурка Мефодия, что напивается каждый день, а напившись, сидит в кухне и надзидательно покачивает указательным пальцем. И вид у него при этом такой, будто он знает нечто, что мы, дураки, не знаем. Но это только видимость. Ни хрена - то он не знает. А пальцем грозит чертякам, что набиваются ему в компанию. Я уступил ванную и двинулся на кухню, чтобы поставить чайник на плиту и сообразить чем сегодня позавтракать. - Опять яичница? – недовольно спросил Константин. Этого пассажира я придумал случайно. Собирался создать доброго домового, а получилось вот это. Он, в принципе, не такой уж и плохой. Хозяйственный. Пол подметает и, похрюкивая от удовольствия, съедает мусор. А в остальном толку от него нет никакого. - Если не нравится, в ресторан сходи. - Сходил бы, да денег нету. А без денег там не кормят. – горюет Константин. - Ну вот. А я вас, паразитов, даром кормлю. - Мы своё отрабатываем. – нагло заявляет Константин. – Мы тебе, типа, сюжеты и ваще... компания. Я раскладываю омлет по тарелкам, забираю свою чашку кофе и иду курить на балкон. Там я любуюсь как на паркинге между машин скачет на палочке Дэн, безобидный идиот, живущий по соседству. А потом меня осеняет. Г Л А В А 1 В которой говорится, как Герой встретил Жоржика. Но из которой непонятно, что же из этого вышло. Проходную завода Владимир Григорьев прошёл вполне благополучно. Он всегда проходил без особых проблем, хотя пропуск на завод потерял года два тому назад. Обычно, идя через турникет, он с задумчивой мордой засовывал два пальца в нагрудный карман пиджака, делая вид, что пропуск находится именно там, а не где- то в другом месте, а охрана делала вид, что верит в искренность попыток Владимира показать пропуск в развёрнутом виде. Всё это было обычно и обыденно. Волновался немного Григорьев по другому поводу - он нёс сегодня за пазухой две бутылки водки : нужно было расчитаться с напарником Юркой за прошлую смену. Вчера была у Володи халтурка - играл на свадьбе. А на работе, как на грех, выпала вторая смена. Хорошо ещё, что Юрка был мужик безотказный - за литруху мог один за двоих отпахать. Правда, если бы поймали бы Володю вахтёры, проблем было бы вагон и маленькая тележка. Но, слава Богу, обошлось – пронёс Григорьев свой нелегальный груз благополучно. Григорьев свернул на аллейке, ведущую к их цеху, и тут его догнал Юрка. - Ну что ? Принёс ? - спросил Юрка, дыхнув чесночно- водочным перегаром. - Давай мне. Побегу припрячу да начальнику смены скажу, чтобы к шести подваливал. Зашли в подъезд химцеха и Володя с облегчением избавился от порочного груза. Юрка со скоростью невероятной для мужика весом в полтора центнера двинул вперёд, а Володя, не торопясь, следом. Он уже почти пришёл : за кустами облепихи стала хорошо видна курилка, оборудованная по армейскому образцу - закопанная в землю двухсотлитровая бочка со срезанной крышкой и скамейки вокруг. И вдруг увидел, Григорьев, что в торце цеха двое мужиков учат уму - разуму, а по просту бьют морду хлипкому блондинчику. Ох уж это “ вдруг ” ! В моей жизни столько неприятных моментов начиналось с невинного, казалось, ” вдруг ”, что я слова этого без внутренней дрожи произнести не могу. Однако, произнёс - и вспорхнуло- полетело над горами, над долами, над синими реками это “ вдруг ”. Да не соловьём - воробушком защебетало, как “ неожиданно ” или “ случайно ” , а закаркало по - вороньи, хрипло и зловеще : “ Вдруг ! Вдруг ” ! И у меня мурашки побежали по коже от этого карканья. А у Володи Григорьева никаких “мурашек” не бегало. Ему и без них было тошнёхонько. Он подошёл к мужикам, деловито пихавшим кулаки под рёбра этому хлюпику, и спросил: - Что за разборка такая ? Вы что? Другого места найти не могли ? - Как же ! Поймаешь эту заразу в другом месте ! – сказал один из мужиков. - А за что ?- спросил Володя. Хотя и ежу было понятно - если бьют, то есть за что. - Да он, паразит, рабочему нашему с верхотуры кирпич на голову сбросил, - сказал второй экзекутор, устало отошёл от места казни и стал прикуривать. - И что ? - Спросил Володя. - Чё- чё ? Хрен через плечо ! - оставил хорошего человека инвалидом. Хорошо ещё, что тот в каске был. - Ладно, мужики, хватит с него, - сказал Володя и сам расчувствовался по поводу своей душевной щедрости, - А то ещё увидит кто- нибудь - ментарня нагрянет. - И то ! - cказали мужики и пошли в сторону строительных бытовок. - Дай закурить, если есть, - сказал хлюпик и стал вытирать сопли с морды грязным носовым платком. Володя выдал ему примину, посмотрел на часы и распорядился : - Время давит. Пошли в раздевалку, а по дороге расскажешь про свои проблемы. Чтобы не маячить перед работягами, обсевшими уже курилку, пошли в раздевалку через цех, грохоча по металлическим переходам и лестницам, то поднимаясь, то опускаясь, поминутно сворачивая в неведомые, казалось, коридорчики и тупички. Володя, за годы работы привыкший к загадочной цеховой планировке, шёл уверенно, не обращая внимания на замысловатые конструкции. Рядом с ним, забегая вперёд и заглядывая в глаза, трусил хлюпик, постепенно материализуясь, и наконец, обрёл имя. - Меня зовут Георгий. - сказал хлипкий. И Григорьев увидел, что голова у этого Георгия покрыта слабенькими волосами цвета соломы, что глаза у него ослепительной синевы и, что, вообще, парень, вроде, и неплохой. Георгий снова забежал вперёд и уточнил : - Георгий Кондратьев. Он мог быть с таким же успехом и Васильев, и Петров, и Сидоров. Это Володе ничего не говорило, поэтому он спросил : - А попроще нельзя ? - Можно ! - радостно согласился Георгий , коротко и выразительно хохотнув,- Можешь меня Жоржиком звать. Я откликнусь. Подошли к сатуратору. Григорьев наливал газировку, аккуратно выкладывал соль горкой по краю стакана, пил и всё крутил в голове этого Жоржика. И так поворачивал и эдак, но всё равно получалось, что пользы от этого Жоржика нет никакой и в дальнейшем не предвидится. Значит, пора расставаться. - Ладно, Жоржик. - принял Григорьев решение, - Поболтайся тут со мной с полчасика, чтобы тебя снова не отловили и двигай домой. Ты ведь живёшь где-нибудь ? - А что ? - обрадовался Жоржик, - Пожалуй , где- нибудь живу. Тут он снова хохотнул и уточнил: - В общаге я живу . СМУ-2. В раздевалке, куда привёл Григорьев нового знакомого, уже кипела жизнь . Радостный Юрка верёвкой обмерял пузо Вовке Склизманту, который первый день, как вышел из отпуска. Юрка трудился, утверждая при этом, что его, Юркино, пузо несомненно больше. За что и причитается с Вовки литруха - не меньше. - Ты не надувай- то брюхо, не надувай ! - ворчал Юрка , - Питаться в отпуске надо было питательней - тогда бы и спор выиграл … Склизмант обиженно сопел и с результатами обмера не соглашался в принципе. Володя переодевался, а Жоржик сидел на лавке, курил и коротко похохатывал в интересных местах. Вошёл начальник смены Серёга, поручкался с коллективом и распорядился : - Ты, Григорьев, часов до семи посиди в своей мастерской, а завтра - в первую смену. Видишь, что Вовка вышел? Ты нам теперь не нужен. В этом месте нужно сказать, что работал Григорьев в этом цехе художником – оформителем. А так как в штатном расписании такой единицы не было и быть не могло, то числился Владимир Григорьев аппаратчиком 6 разряда. Это вполне устраивало и начальство и Володю. Ему шёл вредный стаж и зарплата выкатывалась совсем не оформительская. Григорьев выслушал приказ, сделал недовольную мину, прихватил хранящийся в шкафчике альбом шрифтов и пошёл к себе в мастерскую. Жоржик - следом. Мастерская у Григорьева была что надо. Любой художник бы от зависти издох, если бы увидел. Комната площадью метров 200 не меньше. Окна во всю стену. Правда, немытые и задёрнутые шторами из мешковины с аппликациями голых красоток. Огромный стол раза в два больше теннисного. Это ещё не всё ! Были в мастерской и два мольберта, и кульман, и холсты, и подрамники, и краски самые разные и кисти торчавшие щетиной вверх из пустых литровых банок, и диванчик, и кресло и … Словом, чего там только не было в этой мастерской? Но главное её достоинство состояло в том, что начальство, не желая иметь лишней головной боли, велело Григорьеву закрываться на ключ и открывать только на условный стук : три коротких удара и два длинных. Григорьев пропустил Жоржика в помещение, запер дверь и, смахнув тряпкой пыль со стола, поставил чайник на электроплитку. Жоржик ходил завороженно по комнате, то потирая тонкие ручонки, то похохатывая. Видно было, что обстановка ему по душе. - Ты что? И лица умеешь? - Жоржик откопал “запоротый” портрет неизвестного и любовался подмалёвком что было сил. - Жрать захочешь - всё сумеешь - сказал Григорьев, не вдаваясь в подробности. В этой фразе была вся жизненная позиция Григорьева и он не хотел её полоскать перед чужим. И тут закипела вода в чайнике. Заварив чай, Володя вынул практически законченный планшет с соцобязательствами, заправил аэрограф, надул по трафарету замысловатую эмблему и отошёл, любуясь работой. - Ну, вот и всё на сегодня. - сказал он Жоржику довольным голосом, - А ты, дурочка, боялась. - Ну, ты даёшь! - искренне восхитился Жоржик, - Ну - класс! - То- то, дура! - отечески заворчал Григорьев, - это тебе не кирпичи на бошки кидать. Садись чай пить. Кури, но совесть имей: не свои куришь. Сели. Григорьев оттягивался чаем : что ни говори, а работа на свадьбе вредная. Курил и соображал когда ребята придут опохмеляться. По всему выходило, что минут через пятнадцать. И это соображение давало надежду, что жить Григорьев будет. Жоржик в это время крутил забытую чеканку, снятую уже с насмолки, и брошенную, ввиду отсутствия заказчика. Лицо у Жоржика при этом было, как у вождя племени Мумбо Юмбо, которому дали ручное зеркальце. Он было открыл рот и привычно хохотнул перед тем как рассыпаться в комплиментах, но в дверь забарабанили условным стуком. Григорьев побежал открывать. А когда открыл, стало ясно, что скучать с этими мужиками не придётся. Серёга тащил несколько столовских тарелок с закуской. Юрка бутылки, Склизмант, как оказалось, тоже принёс : то ли проигрыш свой чувствовал, то ли выход хотел отметить. Сели. Серёга распорядился : - Вы, парни, без соплей особых. Через полтора часа аппараты контролировать. И начал наливать. - Это что у тебя за гость, Вовчик? - полюбопытствовал Склизмант. - Хрен его знает? Учили его у цеха каменщики, а я отобрал сдуру. Говорит, что Жоржиком его зовут. - Григорьев уставился в свой стакан, собираясь с духом. - Так они просто не поняли. – взвился Жоржик, - Я сказал тому человеку, что каска его не спасёт, если кирпич на голову упадёт. Поспорили. Я поднялся на крышу и бросил кирпич. Думал - не попаду. Тем временем друзья подняли и выпили без тостов и всяких там загогулин. Стали закусывать, и Юрка спросил чавкая : - Ну и что? - Попал. - сказал Жоржик и пригорюнился. - Этому не наливать! - распорядился Серёга, - А то, хрен его знает, что он выкинет. А Григорьев выпил вторую и вспомнил: - Ему, вообще, домой пора. Правда, Жоржик? И, не дожидаясь ответа, вывел нового знакомого за дверь. Народ тем временем заговорил. Тема, как водилось на таких посиделках, была одна – “Нет на заводе хозяина”! И каждый, то в очередь, то перебивая друг- друга, приводил красочные тому примеры. И каждый подводил итог : вот если бы был хозяин… Давай оставим их и не будем подслушивать : ведь они ничего ещё не знают. Не знает жизнерадостный Юрка, что умрёт через два года от рака поджелудочной железы. Не знает Серёга, что через несколько лет организует своё дело, будет успешен и удачлив, и будет расстрелян у порога своей квартиры. Не знает Склизмант, что не доработать ему до пенсии : завод в результате многоходовой афёры закроется и несколько тысяч человек окажутся на улице. Не знает и Григорьев, что не избавиться ему уже от Жоржика. Того самого Жоржика, который идёт в эти минуты к трамвайной остановке, сплёвывая на газон и похохатывая. Оставим их до следующих глав, которые обещают непременно народиться. И, более того, уже стучат своими ножками в районе не то сердца, не то желудка. - Опять за своё взялся! – ворчит Мефодий. Он заглядывает в рукопись и от него несёт таким перегаром, что у меня дыхание перехватывает. - Всё про “вчера” да про “вчера” пишет. А что толку в твоей писанине? Это “вчера” давно проехали и позабыли. Нет бы про “сегодня” написал? Типа, этот подходит к тому и раз по морде! Тот – с катушек долой. А этот ему – с носка! А тот встаёт и этому в торец! Вот как надо. - Ты дурак или сроду так? – язвит Константин, - Если “вчера” не будет, то как же получится “завтра” ? Что? Так и будем в “сегодня” болтаться? Помнишь кино про день сурка? Нет? Темнота! Иди на кухню я тебе раскажу своими словами. У меня тут заначено со вчерашнего. Посидим. - Это же надо, какая мне непруха! – пормочу я, - Одни алкаши у меня выходят. Домового придумал – и тот горький пьяница. И продолжаю писать. Г Л А В А 2 В которой все неприятности только начинаются. Владимир Григорьев не любил выходить в первую смену. Он ненавидел вставать в пять утра и дремать в полупустом трамвае. И начальство разное целый день под ногами путалось. Они, начальнички, большие были любители посидеть у Григорьева в мастерской, попить чайку – кофейку и потрепаться о том, о сём. Но что поделаешь - не ты работу выбираешь, а работа тебя. Это был второй принцип Григорьева, о котором он, также как и о первом, распространяться не любил. Поэтому и жил относительно спокойно. У него был ещё и третий принцип, также тщательно хранимый: говорить не о своём, а о том, что у собеседника в черепушке ворочается, житья не даёт. Поэтому народ и любил Владимира Григорьева. И прощал ему многое из того, что другому не простил бы. Так вот. Прибыл Григорьев на работу во время. Без двадцати семь. Переоделся, отметился в операторской и, как всегда, закрылся в своей мастерской. А закрывшись, аккуратно расстелил на диванчике лист поролона вместо тюфячка и устроился досматривать вторую серию интересного сна, который был ему ночью. В том сне Григорьев с разными приключениями всё преследовал какого- то человека, зная точно,что он, Григорьев, должен этого неизвестного непременно поймать и убить. И вот, когда прижал уже Григорьев этого паскуду в тупичке, когда уже вынул нож, чтобы попырять это упругое мясо, когда оплыло от страха лицо незнакомца и внезапно оказалось лицом того самого вчерашнего Жоржика - зазвенел будильник. Григорьев поднялся, припрятал свой импровизированный тюфячок, всё ещё проживая перепетии сна, потом закурил, поставил на плитку колбу с водой, и, поразмыслив немного, стал грунтовать валиком большой планшет, который и на фиг никому был не нужен. И только развёл малину, как в дверь стукнулись. Рановато было для начальства, но Григорьев открыл. В мастерскую вошёл немного переваливаясь с ноги на ногу Илмар Карлович, начальник цеха. О! Это был умница и хитрец величайший этот Илмар Карлович. Достаточно вспомнить, что цехом он руководил с самого основания завода, что был он заслуженным изобретателем и рационализатором, и, что много лет подряд прочили его в главные инженеры, да всё не проходила его кандидатура где- то там в верхах. Видимо, сказывалось наличие у Илмара Карловича многочисленных родственников за границей. А доверие к такому человеку, сами понимаете, уже не то : мало ли что он выкинуть может. Вот по этой причине в ближнем и дальнем окружении Илмара Карловича было достаточно людей правильно понимающих внутреннюю и внешнюю политику. Только, так уж выходило, что ничего такого - этакого они сообщить о Илмаре Карловиче не могли. Осторожен и умён был Илмар Карлович. Не чета там некоторым, позволяющим себе кривые ухмылки по поводу и без повода. Илмар Карлович, войдя в мастерскую, подал Григорьеву вялую, пухлую руку и устроился в кресле. - Сварил бы ты мне кофейку, Вова. - попросил Илмар Карлович с приятным не то немецким, не то латышским акцентом, - А то по такой погоде в сон клонит. И, дожидаясь кофе, стал рассматривать журналы, лежащие на столе пыльной грудкой. - Вот тут мы сегодня, Вова, сигнал получили.- начал беседу Илмар Карлович. - И я, и партком завода, и соответствующие органы были поставлены в известность, что вчера у тебя в мастерской коллектив четвёртой смены предавался жуткой пьянке, разврату, и что коллектив смены готовит государственный переворот. Илмар Карлович хмыкнул и почесал подбородок левой рукой - жест показывающий, что смешно стало Илмару Карловичу до нельзя. Григорьев расслабился и , молча наливая кофе в чашку, которую держал специально для начальства, стал думать : какая сволочь могла заложить . И только он пришёл к разумному выводу, что заложить мог любой участник вчерашних посиделок, только он начал вспоминать, что такого ненужного они наговорили, как Илмар Карлович всё прояснил: - Если бы в заявлении не было государственного переворота, то получили бы вы все от меня, а я, соответственно, от руководства по полной программе. Но вот этот загадочный, - тут Илмар Карлович снова почесал подбородок, - переворот заинтересовал определённые службы. И службы эти очень быстро установили, что участник вчерашнего безобразия Владимир Григорьев находится в приятельских отношениях шизофреником, инвалидом второй группы Георгием Кондратьевым, который, собственно, и подал эти сигналы. Знаешь, Вова? - Илмар Карлович снова хмыкнул и отпил кофейку, - Если бы этот твой дружок был бы нормальным… - Илмар Карлович почмокал губами и покачал головой давая понять, что, если бы Жоржик был бы нормальным, то беды бы не обобрались. - А так…Ну, что возьмёшь с больного человека? Кстати, он был у меня сегодня. Оставил заявление, в котором говорится, что ты, Вова, глава итальянской мафии и майор КГБ, а я твой подручный в звании старшего сержанта. Ну,что ты скажешь, Вова? - и Илмар Карлович замер, как легавая в стойке. - Что я скажу? - проворчал Григорьев, - Я скажу, что, если встречу этого гада, то убивать его не буду - я ему просто яйцы оторву. И Григорьев так сурово посмотрел на Илмара Карловича, что у того исчезли все сомнения в том, что Григорьев своё обещание сдержит. Поэтому Илмар Карлович тут же почесал подбородок и хмыкнул : - Ты будешь сто раз не прав, Вова! Тысячу раз! Обидеть больного человека каждый может. А вот с душой подойти…- и Илмар Карлович встал, давая этим понять, что разговор закончен. Он было направился к выходу, да у самых дверей задержался и отдал распоряжение : - Ты вот что, Вова... Тут Цибулько чертежи принесёт, так ты отнесись к его просьбе повнимательней. - И Илмар Карлович, слегка выделив слово повнимательней, очень серьёзно посмотрел на Григорьева. Григорьев всё понял и его даже передёрнуло. Но Илмар Карлович не давал сосредоточиться : - Да, кстати! У Главного бухгалтера юбилей через неделю. Ты подумай...Хотелось бы что-нибудь оригинальненькое кроме обычного адреса. Ну, не мне тебя учить. И на такой вот мажорной ноте Илмар Карлович растворился в дверном проёме. Илмар Карлович давно уже обходил цех и, похоже, уже заканчивал обход, а Григорьев всё катал и катал сухим валиком по планшету, и всё думал и думал об этом подлеце Жоржике. И неизвестно до чего бы додумался Григорьев, да в мастерскую стукнулся технолог цеха Иван Петрович Цибулько - статный моложавый мужчина, элегантный и всегда настолько хорошо одевающийся, что злые языки винили его в гомосексуализме. Что было явной клеветой и злобной выдумкой. Цибулька любил женщин. И любил их так, что время от времени его то с одной, то с другой случайно заставали в неприличных позах. Однако, не смотря ни на что, общественное мнение было неколебимо - Пидарас. Быть может, ели бы не был Цибулько парторгом цеха мнение коллектива изменилось бы?.. Но, как говорят в народе: - Если бы бабушке… В этом месте нелишне будет уточнить, что Григорьев относился к гомосексуализму так же, как к дождю, или снегу – ну, есть такое явление природы вот и всё. Однако, в городке, где раскатывается в глубь и вширь наша история относились к однополой любви с известной напряжённостью, переходящей недопонимание. Правда, Григорьев заметил как- то, что процентов 70 горожан, произнося смачное слово "пидарас", понятия не имели о чём идёт речь. В этом городке, вообще, считали, что ежели мужчина пробыл с женщиной наедине более пятнадцати минут, то обязан жениться, и, что ежели женщина, не дай Бог, курит, то блядь она первостатейная - это и к попу не ходи. И хранилось в народной памяти темпераментное клеймение позором "пидарасов" от искусства. А хороших людей так бы не клеймили. Потому что о хорошем человеке, вообще, никто и ничего сказать не может. Так что горожане то и дело произнося "пидддарррассс", вовсе не имели ввиду сексуальную ориентацию, а имели ввиду некие загадочные для непосвящённого человека личностные качества субъекта, к которому и относилось это любимое народом словцо. Цибулько, войдя в мастерскую, уселся в то же самое кресло, в котором несколько минут назад рассиживался Илмар Карлович, и попросил Григорьева сварить чайку, не крепкого, но горяченького. Иван Петрович вообще ничего крепкого не пил, не курил и не ругался матом. Пидарас он был,одним словом. - Да, Володенька, - начал Иван Петрович разговор, отхлёбывая кипяток из чашки для начальничков, - Задал Ваш знакомый задачку. Иван Петрович, считая себя интеллигентом, всех называл на "Вы". - Задал… Целый коллектив, бросив свои дела, выяснял кто этот Кондратьев, чем дышит и чего от него ждать можно. Хорошо, что оперативно выяснили. А вот что от него ждать? - это вопрос. Такой персонаж что угодно выкинуть может. Хорошо ещё, время от времени помещают его в психбольницу. - А вы его закройте туда на хрен вообще - подал идею Григорьев, всё ещё злившийся на Жоржика, - Пусть он там и выдрючивается. - Нельзя, Вова, нельзя. - тут Цибулько сделал скорбно-заговорщецкое лицо, - Мы, всё-таки, живём в самом демократичном обществе в мире. Григорьев тут прикинулся простачком, - Это был ещё один из принципов Григорьева : “ Кажись глупее собеседника .” - А на зачем нам такая демократия, если из за неё с придурком никто справиться не может? - вопросил Григорьев голосом, звенящим от негодования и обиды. Цибулько беспомощно развёл руками и лицом и фигурой показывая, что перед демократическими законами он бессилен и тут же нашёл выход : - Вот вы бы, Володя, общаясь с этим Кондратьевым, запоминали бы кое что из его бредовых идей, из тех, конечно, что угрожают общественному спокойствию, а потом мы с Вами и решим… Что собирался Иван Петрович решать вместе с Григорьевым и почему именно вместе с ним осталось недоговоренным, но это Григорьева не смутило. - Я тоже так считаю.- радостно и уверенно заявил Григорьев, - Даже сам предложить хотел, да стеснялся как -то. - Хорошего не нужно стесняться. - сказал довольный Цимбулько и, вставая, положил на стол несколько листов чертежей, - Вот это увеличьте пожалуйста - я через недельку зайду. - Бусь сделано! - рявкнул Григорьев, шутливо вытянулся по струнке и даже щёлкнул каблуками. - Ну, Ну! - одобрительно махнул рукой Цибулько и вышел. - Цибулько вышел, но ощущение всеобщей обосранности осталось и некуда было Григорьеву от этой обосранности деться. Ну действительно, куда тут денешься, если у тебя семья и если одного слова этого Пидараса достаточно, что бы лишился ты насиженного местечка, чтобы пролетели халтурки, как фанера, чтобы тупой ОБХСС тягал тебя пару раз в неделю на допросы, чтобы твоя налаженная и ухоженная жизнь превратилась в бардак и головную боль. Григорьев бросил наконец измученный грунтовкой планшет, вынул из шкафа заготовку и резцы и поглядывая на картинку, вырванную из “Курьера Юнеско”, начал резать африканскую маску, которую заказал неделю назад один поц, и который обещал забашлять за эту маску полтишок. Григорьев резал, дыша запахом стружек. А потом неожиданно повернулся к двери и прокричал: - Вот хрен тебе в жопу, а не Жоржик! И тут же, порезав руку, послал куда подальше и Жоржика и Пидараса и поца, которому загорелась эта маска, как в жопе порошина, и всех, и вся, и всё, что попадалось на глаза. И вот, когда уже изошёл Григорьев в матюгах и, когда начал бинтовать левую руку, раздался бодрый крик : - Ха! Он тут ещё и членовредительством занимается! Григорьев вздрогнул от неожиданности и повернулся на стуле всем телом. В мастерской стоял Жоржик! - Что? Испугался когда Жоржик вошёл? - спросил Мефодий закуривая. - Молчишь? А я испугался. Сумасшедший- что с него возьмёшь?- Мефодий громко икнул и затейливо матюгнулся. - Икота, икота! Перейди на Федота, с Федота - на Якова, с Якова - на всякого. - попросил я. И Икота отозвалась из угла : - Ну, иду я. Иду. Вот клиент нынче - ни тебе благодарности, ни тебе гонорара. Чуть что - посылают. Икота немного покачивалась, меняя очертания. Фокусировалась. Но всё- равно было видно, что это женщина зрелая, при всех, так сказать, атрибутах. Нос, правда, подгулял - великоват на мой вкус. Но в этом владелицу винить трудно. Мефодий снова громко икнул и угрожающе посмотрел в сторону Икоты: - Ты, короче... слов человеческих не понимаешь? Погостила - пора и честь знать. - Не я это, не я! - обиделась Икота и высморкалась в фартук. - Сам нажрался вчера вечером, а теперь честную женщину позорит. Алкоголик несчастный! Я удивился: - Мефодя! Ты когда успел? И, главное, где взял? Ты же вчера телевизор смотрел. Мефодий вздохнул и покаялся: - Да вот... Ты же сам ночью сон смотрел про вино- водочный магазин. Вот я и прихватил пару бутылочек. Мефодий огорчённо покрутил головой. Поскорбел. А потом вернулся к реалиям, так сказать. - Ты, дура, сама смоешься, или фигу показать, - спросил Мефодий у Икоты. А то, блин, смотри - рубаху наизнанку одену, тогда узнаешь что почём. Г Л А В А 3 В которой речь о многом и непонятно о чём. - Ха! Что пугаешься? - сходу ошарашил Григорьева Жоржик, - Честному человеку в нашей стране нечего бояться. Это пусть империалисты в ихней Америке боятся потерять работу и оказаться на улице без куска хлеба. Сегодняшний Жоржик - это был совсем другой Жоржик. Не приниженый и вытирающий красные сопли с морды. Нет! Сегодняшний Жоржик был торжественно нагл и упивался результатами своей победы. Он хохотнул, подмигнул Григорьеву хитренько и погрозил пальцем : - Ты, Володенька, думал, что все ваши антисоветские штучки пройдут даром? Ты надеялся, что и дальше ты будешь спаивать честных труженников и травить их буржуазной пропагандой? Нет! - Жоржик сделал размашистый жест правой рукой, как будто показывая отравленных честных труженников, лежащих на полу мастерской, и тут же, получив тычок под дых, побелел и согнулся. - А ты, засранец, думаешь, что я тебя буду по шёрстке гладить, как вчерашние мужики? - хрипло зашептал Григорьев, - Нет! Ты у меня, Жоржик, сначала обосрёшься, а потом оближешься! - Не надо, Вова, не бей! - сказал Жоржик так просто и открыто, что у Григорьева руки опустились. - Я ужасно не люблю, когда меня бьют. - Скотина и та не любит, - проворчал Григорьев и остыл.- Садись, паскуда. Кури. Жоржик сел, как ни в чём ни бывало, затянулся примой и сказал : - Я тут тебе свои сочинения принёс, чтобы ты не обижался и понял, что по- другому я, как настоящий советский человек, поступить не мог. И Жоржик вынул из кармана и протянул Григорьеву общую тетрадь в грязной обложке. Григорьев тоже закурил и, присев в кресло для начальников, стал не спеша перелистывать захватанные листы. Каждое стихотворение Жоржика начиналось одной и той же фразой : “ Пытал прокурор бича ”... Смысла в этих писаниях не просматривалось и в этом, как сразу сообразил Григорьев, был неведомый смысл, причём смысл Григорьеву, конъюктурщику и халтурщику, лабуху последнему и недоделанному художнику, непонятный. Ну, так это не показатель - мало ли что кому непонятно. Здесь я просто шкурой ощущаю острейшую необходимость вставить свои 5 копеек в автомат, чтобы автомат этот затрещал и заскрипел своими потрохами и поставил, наконец, пластинку, с которой полетят, понесутся в зальчик кафе, наговоренные когда- то самому себе, соображения о русской литературе. А, может быть, и не только о русской, а о литературе вообще. А кафе тут причём? Какое такое кафе? И где оно сейчас то кафе с автоматом, набитым пластинками? Всё очень просто. Никакого кафе и в природе не было никогда. Я для красного словца его приплёл. Приплёл, хотя знаю, что кофе в том самом кафе отменный и среди заигранных пластов есть даже один битловский, о чём помнят только постоянные посетители. А если взять к двойному кофе ещё и “ фифти-фифти ” : 50 граммов водочки и 50 шампанского в одну посуду, уложившись при этом в 99 копеек ровно, и оставив копейку сдачи “ на чай ”, то вполне можно спокойно посидеть и порассуждать. Так о чём там мы?.. Ах, да!.. О литературе! Так уж получилось, что я, вспомнив эту уютную прибалтийскую кофеюшку, несколько расслабился, потратил свой последний трояк на выпивку и сижу сейчас, покуривая и разглядывая двух накрашеных девиц, устроившихся за стойкой. Так что, о Литературе и прочем Высоком в следующий раз. Хорошо? Ну,и ладушки! - Ты мне вот что расскажи, Жора. - начал Григорьев выяснять отношения, - - Ты расскажи зачем ты наплёл на меня всякого? Ты чего этим хотел добиться? - Ты не нервничай, Василич! - спокойно начал Жоржик. Непонятно только было откуда он, паскуда, отчество узнал. - Ты не нервничай только, а то,когда ты нервничаешь, то дерёшься очень больно. Я ведь хотел лучше тебе сделать, что бы никто не догадался, что ты в КГБ служишь. - Зараза вонючая! Ты же сам Карлуше заявление принёс. Да ещё его сержантом сделал. - Так он же начальник, поэтому и сержант. - скороговоркой начал объяснять Жоржик, - У майора только погоны красивше, а решают всё сержанты и прапорщики. Вот я тоже сержант, например, - Жожик сидя подтянулся и покосился на своё плечо, туда, где должны были быть погоны. - Григорьев сообразил наконец, что от этого типа он раскаяния не дождётся и сменил пластинку: - А сейчас, родимый, ты сюда зачем припёрся. Только стихи твои, или ещё что? - Конечно, ещё что! - гордо произнёс Жоржик. Я вчера видел, что ты и лица тоже можешь. Ты мне сделай, пожалуйста три портрета - я заплачу. Жоржик вынул несколько купюр и начал объяснять: - Есть три сестры, как у Чехова! Ха! Одна из них моя жена. Плохо только, что они трояшки и я не могу их различить. Ты нарисуй ихние портреты, я отмечу её портрет крестиком и сразу станет ясно, кто из них моя жена. Понял, как просто! Из всего этого Григорьев понял только , что шизо - вовсе не болезнь, а способ восприятия жизни, смирился с этим и сказал : - Давай фотки. Оформим твою поебень по Чехову. - А без фоток нельзя? - озаботился Жоржик, - Какой же ты художник, если без фоток не можешь? - Мочь то я могу... - протянул Григорьев, - Но за сходство не отвечаю . А тебе и отвечать не придётся. - обрадовался Жоржик, - Я отвечаю за всё! Вот это ты видел? - и Жоржик показал Григорьеву газету с брачными объявлениями. ,- Я уже тиснул: “Стройный блондин с голубыми глазами …” Как ты думаешь, я стройный? - спросил он озабоченно. - Стройный, как дубина, - утешил Жоржика Григорьев. - Вот видишь, как хорошо. - зарадовался Жоржик, - Ведь самое главное для советского человека - говорить правду! Так, я пойду тогда… - Жоржик положил на стол четвертной в качестве аванса и гордый удалился. Григорьев походил немного их угла в угол,подошёл к столу и, взяв четвертной, внимательно рассмотрел его на свет. Потом вздохнул и стал тереть уголь. Он как-то пропустил мимо ушей эпизод с газетой, о чём ещё - ох как! - пожалеет. Но это будет потом, а пока, посмотрев на часы, Григорьев отметил, что настал обед, и отправился в столовую. Он пошёл в столовую, ну, а мы перейдём к следующей главе. Г Л А В А 4 В которой Жоржик не появляется Некоторое время спустя подцепил Григорьев шикарную халтуренцию. Вот я написал “некоторое время спустя” и внутренне содрогнулся, потому что сам не понимаю, что это такое. Как не понимаю и других, навязших в зубах фраз, касаемо времени. Да что там фраз! ( Если признаваться, так во всём!) Я не понимаю, что такое время. То ли меня в школе плохо учили, то ли за время эмиграции и буржуазной свободы я притупел настолько, что сказать стыдно? Не понимаю я, что такое время - и всё. Более того, совсем недавно Константин мне вякнул, что время, дескать, у каждого из нас своё, индивидуальное. Как пространство и прочие атрибуты диалектики, физики и органической химии. Словом, некоторое время туда, или обратно... куда – это не имеет значения... заловил Григорьев халтурку. Это была всем халтуркам халтурка! К очередному юбилею чего - то исторически значимого великий в то время кинорежиссёр снял фильм о том, как Партия в трудные годы войны возрождала и буквально из пепла поднимала советскую авиапромышленность, и, как несмотря на её мудрое руководство, эта промышленнось всё- таки возродилась. Для того, чтобы народ не филонил, а все как один посмотрели бы это великое произведение советского кинематографа, была организована Всесоюзная Кинопремьера. И народ откликнулся, как тому и быть положено : ещё за месяц до этой кинопремьеры начали поступать коллективные заявки. В первый день и на первый сеанс, разумеется, были допущены самые достойные : пархозактив, многочисленные передовики производства и блатняки. Остальные были распределены по справедливости за спиной самых достойных. А Григорьеву поручили организовать и провести миниспектакль минут на 10-15 перед демонстрацией великого творения, воспевающего и пр. Я как-нибудь, найду время и место и расскажу подробно как Григорьев делал такие халтурки. А сейчас и не время, и места жаль. После своей пятнадцатиминутки вышел Григорьев из зала. Покурил. И тут подошёл работник идеологического отдела Женя Громов. Громов пожал супругам Григорьевым руки и со словами благодарности пригласил в буфет, чтобы обмыть, как водится, мероприятие. Вот там -то, в пустынном буфете, крутя в руках коньячную рюмку, раскис Григорьев, размямлился и пожаловался на квартирные условия. Квартирные условия у Григорьевых, правду сказать, оставляли желать лучшего. Но Григорьев обычно не жаловался. А тут - на тебе! Реакция на Григорьевские сопли была неожиданна и мгновенна - его пригласили в Горком на следующей неделе , и было обещано положительное решение вопроса. А через полчаса брели Григорьев с женой к дому. Жена всё радовалась и надеялась, а Григорьев костерил себя на чём свет стоит: - Сволочь ты и мямля! - корил сам себя Григорьев. - Сам Жоржиком недоволен, а посмотри на себя. Кто ты есть? Жоржик самый настоящий. Он бы ещё невесть что себе наговорил, если бы путь был бы длиннее, но, к счастью, супружеская пара вошла в родной подъезд и окунулась в запахи мочи, пролитого пива и ещё чего - то противного. Нет! Вру! Это они уже к тому дому пришли, где получили новую квартиру, которую Партия отжалела Григорьеву за облизывание её безграничной жопы шершавым языком плаката! В принципе совершенно не важно в новый дом они пришли, или в старый - воняло в подъездах одинаково. Григорьев машинально подошёл к почтовым ящикам, открыл свой и даже испугался, когда на пол из почтового ящика рухнула пачка писем. Штук пятьдесят на глаз - не меньше. В то же мгновение кто - то включил свет, которого не было уже две недели и женский голос сладко произнёс : - Так вот ты какой, Владимир Григорьев! Сверху по лестнице сходила молодая женщина с чемоданом в руке. Григорьев замер, как козёл из русской сказки, спрашивающий всех встречных - поперечных: “Ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня?” - Принимай невесту, голубоглазый блондин ! - радостно возвестила женщина. - Простите, мадам, я брюнет. - вякнул растерянно Григорьев и тут же, взяв себя в руки, перешёл с французского на нижегородский : - Тебе чего надо, корова? - Это я корова?- разобиделась баба, - А кто меня письмом вызывал, кто жениться обещал? Бык, или ты, шмокодявка? Женщина, похоже, владела нижегородским значительно лучше Григорьева. - Так!.. - сказала Володина жена. Лучше бы она этого не говорила потому, что на Григорьева сразу накатило. Он так рьяно начал защищать свою любовь и чуть было не рухнувшую семейную жизнь, что заезжая невеста моментально ретировалась, пообещав вернуться с милицией и разобраться за поджопник. Молча поднялись. Молча вошли. Потом жена ласково сказала Григорьеву : - Вова, дай - ка я эти письма сама прочитаю. Григорьев молча согласился. И тут ему повезло! Григорьев, вообще, считал себя везучим человеком. Только говорить об этом не любил, чтобы не спугнуть, не сглазить. Фортуна - она ведь птица капризная. Только что сидела у тебя на руках и распевала песенки из репертуара “ Машины времени ”, ан, глядь, насрала тебе полные ладони, вспорхнула и улетела. Повезло Григорьеву и в этот раз. Жена первым вскрыла именно то письмо, в котором досужая ленинградка писала, что навела справки где надо и там, где она их наводила, объяснили, что блондин с голубыми глазами - вовсе не Григорьев, а инвалид второй группы Кондратьев, поскольку объявление в газете было заказано именно им. - Ишь ты, - с облегчением подумал Григорьев, - ГБ- шных сучек тоже к созданию семьи тянет. И пообещал супруге непременно этого Жоржика в лапшу изрубить как только встретит. А встретил Григорьев Жоржика буквально на следующий день, но рубить в лапшу не стал. Потому, что Жоржик был так искреннен, и так красноречиво объяснял Григорьеву, что три жены - это намного лучше, чем одна, что Григорьев только плюнул и отошёл в сторонку - себе дороже. Г Л А В А 5 В которой Григорьев начинает кое что понимать в себе и прочих Жоржиках. Итак, через некоторое время… Нет, господа, я так больше не могу! Опять этот Мефодий! Он сидит у меня на кухне уже второй час, он уже внедрил в свой желудок не менее пяти хороших рюмок водки, не говоря о закуске, и с покрасневшей наглой мордой настойчиво предлагает мне сегодня двинуться не вперед, или назад, а непременно вглубь. Окунуться, так сказать, в гущу. Нет! Я не против окунуться. Но только на несколько секунд. Потому что я хорошо знаю - тут же меня потянет на поверхность к любимой песне про “Зайка моя” и к легкомысленным солнечным лучам. Лично я предпочитаю не погружаться слишком глубоко. И вам не советую. Рано или позно вы появитесь на поверхности с выпученными глазами, нелепо колотя ручонками по воде, кашляя и отплёвываясь. И ничего хорошего оттуда, из глубины, вы не вынесете, кроме разочарования и попрания собственных идеалов. Ну, а Мефодий, выпив следующую рюмку, прямо за горло берёт и настаивает. Не драться же мне с ним. Согласны? Тогда, набрали воздуха в грудь поболе и… с Богом! В тот день Григорьев после работы решил заскочить в Горком комсомола, потереться по стеночкам. Такое решение принял Григорьев, потому что комсомольцы иногда подбрасывали такую - сякую работёнку и нелишне было время от времени напоминать о себе. Григорьев забежал к инструкторам, рассказал пару анекдотов и сделал это не зря - один из инструкторов, отсмеявшись, дал Григорьеву заказ на изготовление нарукавных эмблем участникам “ Слёта по местам боевой и трудовой славы советского народа ”. Красиво это мероприятие называлось, хотя, никто из участников, включая организаторов, не понимал чем там они занимаются. Но все исправно выезжали на природу, пели песни под гитару, пили на халяву до умопомрачения и оттачивали своё сексуальное мастерство. Хорошее, одним словом, было мероприятие. И, понятно, что без специальных эмблем на рукавах они обойтись никак не могли. Григорьев забежал к финансистам, поторговался и подписал договор. Потом довольный пошагал к дому. И всё-таки, несмотря на удачную сделку, на душе у Григорьева было тоскливо. - Ну, что я прогибаюсь под этими Жоржиками? Денег мне мало что ли? - задавал себе Григорьев бесполезные вопросы. Задавал, да не отвечал. Хотя отлично знал на них ответы. Но боялся вслух произнести. - И на хрена мне эти эмблемы - я же терпеть не могу с шелкографией ковыряться? - задал себе Григорьев очередной вопрос и увидел,что навстречу телепается Зиночка, художница из кинодирекции. - Ага! - сказал Григорьев вслух и поймал Зиночку за рукав. - Зинуля, рыбка моя золотая! - не поздоровавшись начал Григорьев, - Сердце моё аллюминиевое! Ты ответь мне как на духу - ты шелкографию лепишь? - Я, Вовчик, леплю всё, что пожелаешь - только плати. - пропела Зиночка так, как будто они с Григорьевым виделись последний раз не полгода тому назад, - А ты что - так забогател, что халтурами разбрасываешься? - Да не люблю я эту мозготню. - оправдался Григорьев, - Меня от неё блевать тянет. И новоиспеченные партнёры пошли к Зинуле домой, обсуждая по пути детали халтурки. По дороге, не обращая внимания на красоты уже собирающегося вечера , Григорьев предложил было Зинуле 40 копеек за штуку и, нарвавшись на неженственные выражения, сторговался, наконец, по 50, чем остался доволен потому, что комсомолюги платили по 60. Незаметно подошли они к Зинулиному дому и стали уже подниматься по винтовой лестнице с выкрошившимися от старости ступеньками, когда Григорьев внезапно узнал и эту лестницу и этот дом - это был дом его детства. Поднялись и вошли в узкий коридор, где стоял тот особый запах коммуналки, который ни из памяти, ни из зданий вытравить невозможно. Зинуля повозилась с ключами и распахнула дверь : - Не бойся, Вова, заходи в мои хоромы. И Григорьев, не через порог переступая - через себя - вошёл. Вошёл и сразу оказался в центре такой малюсенькой клетушки, что ему захотелось пригнуться, хотя с потолком в комнатёнке было всё в порядке. - Сколько же тут у тебя площади? - задал дурацкий вопрос Григорьев и ему тотчас же стало стыдно за этот вопрос. - 8 метров, Вовчик, целых 8 метров! - радостно похвасталась Зина и матерно выругалась. - Это на нас двоих с сыном! - Зин. - задумчиво сказал Григорьев, - А мы ведь здесь вчетвером жили… - Не пизди, всё- равно не поверю. - сказала Зинуля ласково и предложила, - На - полистай мои эскизы, а я пойду кофейку сварю. Григорьев довольно быстро нашёл в Зинулиных маляках то, что могло устроить энергичных комсомольцев, откинулся на спинку стула и задумался. Он вспомнил то, что было давным давно забыто, пройдено и затоптано. А вспомнил Григорьев, что под кроватью в правом дальнем углу жил малюсенький мальчишка с жёлтыми волосами и голубыми глазами, шалун и озорник. Григорьев, тогда ещё просто Вова, звал этого мальчугана Жоржиком и очень любил с ним играть. Плохо было только то, что этот Жоржик вечно что - то опрокидывал, ломал и проливал. Шалил Жоржик, а доставалось Вове. И однажды Вове это всё здорово надоело. И он решил - пусть будет всё наоборот - шалить будет он, а достаётся кому - нибудь другому. И тогда Вова впервые назвал себя по фамилии - Григорьев. И называет так себя до сих пор. А Жоржик в тот день исчез и больше не возвращался. Григорьев посидел, повспоминал и решил убедиться, что Жоржика тут больше нет. Он лёг на пол и засунул голову под кровать, пытаясь разглядеть правый дальний угол. - Ты чего там, Вовка? - спросила вошедшая Зинуля. - Да, вот, блин, авторучку уронил. - пробурчал Григорьев и, нашарив в кармане пиджака авторучку, предъявил её, как вещественное доказательство. Григорьев пил кофе, курил, хвалил Зинины работы, а сам думал : - Вот поэтому я и стал таким изворотливым и живучим, что вырос в таком говне. Вот поэтому я и лезу из шкуры вон, чтобы снова в этом говне не очутиться. Это же такая дрессировка! Это же селекция! Я ведь, блин горелый, на всё пойду лишь бы пожить хоть немного по- человечески! И не надо мне оружия - я зубами загрызу! А ведь, как прикидывался всю жизнь!…Сиживал по кухням, с такими же Жоржиками , пел дурацкие песни, в которых героям жилось непременно хуже и трудней, чем поющим. “ Нам живётся нелегко, мы уходим далеко, мы пришли издалека… ” “ И вновь продолжается бой…” Там, блин, бой продолжается, а ты сидишь семьёй на 8 квадратах, но в тылу, не на передовой, срёшь в тепле и почти под крышей - и ещё скулишь? А вот, станешь настоящим Жоржиком, заслужишь, приплясывая собачонкой, пудельком этаким, которому приказали “служи”, и он приплясывает на задних лапках, вожделенно косясь на кусочек в руке хозяина - тогда и конуру получишь побольше. Ты только служи, Жоржик, служи! - Что касается меня, так я уже давно стою на задних лапках и всегда готов! - только, покажите кусочек! - это уже не Григорьев - это я говорю Мефодию горькие, годами вызревавшие во мне слова. Он молчит, паскуда, покачивает своей башкой с таким видом, что он - де знает “Нечто”, что мы, Жоржики и приспособленцы не ведаем. Не обращайте на него внимания. Грустно стало от таких мыслей Григорьеву, но погрустить он не успел - Зина сказала, что пора выметаться . И Григорьев вымелся. Выместись -то Григорьев - вымелся, но не успокоился. Точило его изнутри, а что - он никак не мог сформулировать. Как солитёр в потрохах завёлся. - Дожил, блин, целый город вокруг, а поговорить не с кем. Так вот всю жизнь - не живу, а выхожу из положения. - заворчал Григорьев и двинулся в железнодорожный ресторан, что размещался в левом крыле вокзала. Подойдя к вокзалу, Григорьев внутрь входить не стал, а толкнулся в служебный вход с надписью “ Посторонним вход запрещён ”. Мог, конечно, Григорьев и в зале сесть, или в другое какое заведение отправиться, но не любил он лишних глаз и шепотков за спиной, мол, опять этот Вовчик в запое. Григорьев прошел по узкому коридору мимо кухни и раздаточного окна и тормознул у бара. Собственно, бара, как такового в этом ресторане не было, а была загородка с доской наверху, отгораживающая треугольник в углу коридора, а там, в этом треугольнике, еле вмещаясь в отведённое пространство, отпускала официантам спиртное Капитолина Андреевна, дородная, всегда чуть- чуть подшофе, но добрейшей души человек. - Тебе чего, Вова? – спросила она Григорьева. - Коньячок хороший завезли. Внедришь? - Мне, Капитолина Андреевна, сегодня что- нибудь полегче. - сказал Григорьев и сделал виновато - покаянную морду. - Мне чего-нибудь полегче - я пьянеть сегодня не хочу. - Вермут есть . - порадовала Капитолина Андреевна, - Молдавский, правда, но всё же лучше, чем ничего. Григорьев выпил стакан чего- то очень гнусного и, загрызая конфеткой пойло, почувствовал, как у него вся обильная поросль на теле становится дыбом. И вот интересно - волосы дыбом встали, мурашки по коже пошли, а внутренний червячок, грызущий и сосущий Григорьева, не исчез. - Ну, погоди! - сказал Григорьев червячку, выпил залпом второй стакашек и вышел на волю. - А на воле сразу же попал Григорьев в объятия художника из ГПТУ строителей - Аркашки. - Пошли скорей, Вовчик! - забубнил Аркаша, - пошли скорей. В “ Мочалку ” портик завезли - “ три семёрки ”. Это тебе не твоя вермотуха, что выпил на полтинник, а вони на весь вытрезвитель. Пошли, а то выжрут. Григорьев посмотрел на вокзальные часы. Было без четверти семь. Жена должна была придти домой около девяти. Дитё было у бабки. Времени свободного было около полутора часов. - Пошли, - сказал Григорьев, - и совершил ошибку, в которой потом раскаивался, да Аркашка - тот ещё Жоржик - и покойника уговорит. И, что интересно, как только свалил всю ответственность за предстоящее Григорьев на ничего не подозревающего Аркашку, так, как камень с души свалился, так спокойно ему, Григорьеву, стало. Я бы ещё с удовольствием бы описал, как лакали друзья этот портвейн “ три семёрки ”, как рассказывал Григорьев Аркашке про Жоржика, как Аркашку осенило, что “ Все мы немного Жоржики - каждый из нас по своему Жоржик ”, как орали они потом на улице “ Жоржики всех стран - объединяйтесь! ” и, что сказала Григорьеву его любимая и единственная, - да никак не могу. Потому, что эта свинячья морда, Мефодий, уже несколько минут как уронил своё рыло в тарелку и похрапывает, пуская слюни и газы. Видно по всему, что слишком глубоко нырнул - вот воздуху и не хватило. Запутался то ли в водорослях, то ли в соплях. Так что, простите – писать сегодня не могу. Поволоку Мефодия на диван.

Жена Никодимыча Поздравляем! Вы – Жена Никодимыча! Круче Вас только горы! Вас боится и слушается сам Никодимыч! Мы тоже к Вам со всем уважением и почтением. Пройти тест