|
||||||||||||||||
| Александр Кабанов | ||||||||||||||||
Мосты 1 Лишенный глухоты и слепоты, я шепотом выращивал мосты - меж двух отчизн, которым я не нужен… Поэзия - ордынский мой ярлык, мой колокол, мой вырванный язык; на чьей земле я буду обнаружен? В какое поколение меня швырнет литературная возня? Да будет разум светел и спокоен. Я изучаю смысл родимых сфер: … пусть зрение мое - в один Гомер, пускай мой слух - всего в один Бетховен… 2 Слюною ласточки и чирканьем стрижа над головой содержится душа и следует за мною неотступно. И сон тягуч, колхиден. И на зло Мне простыня - галерное весло: тяну к себе, осваиваю тупо… С чужих хлебов и Родина - преступна; над нею пешеходные мосты врастают в землю с птичьей высоты! Душа моя, тебе не хватит духа: темным-темно, и музыка - взашей, но в этом положении вещей есть ностальгия зрения и слуха! ***** Мы все - одни. И нам еще не скоро - усталый снег полозьями елозить. Колокола Успенского собора облизывают губы на морозе. Тишайший день, а нам еще не светит впрягать собак и мчаться до оврага… Вселенские, детдомовские дети, Мы - все одни. Мы все - одна ватага. О, санки, нежно смазанные жиром домашних птиц, украденных в Сочельник! Позволь прижаться льготным пассажиром к твоей спине, сопливый соплеменник! Овраг - мне друг, но истина - в валюте свалявшейся , насиженной метели… Мы одиноки потому, что в люди другие звери выйти не успели. Колокола, небесные подранки, лакают облака. Еще не скоро - на плечи брать зареванные санки и приходить к Успенскому собору… ***** Я сам себя забыл о жизни расспросить, так забывают свет в прихожей погасить и двери перед сном закрыть на шпингалет… Я принял эту жизнь. Надежней яда - нет. …Зима - все на мази, все схвачено, браток: на каждое мгновенье придуман свой шесток, бензин подорожал, провинция в грязи… Шофер моей души, прошу, притормози! Застынь, застопорись и выпей натощак двойной одеколон студенческих общаг. Отчизны не видать - сплошные закрома… Шофер моей души, не дай сойти с ума, услышав костный хруст промерзших деревень. И в лучшие стихи - мои слова одень. Как в ярые меха с боярского плеча, одень стихи мои в рычанье тягача: пусть лязгает полями и согревает вас печальное чудовище моих бессонных глаз. Все схвачено, браток. Врагов понамело… Чу! Кто-то постучался в лобастое стекло: вот так, вечерним летом, стучится мотылек, как будто женский пальчик в простреленный висок! Остановись, мгновенье, в краю родных осин! Шофер моей души, финита ля бензин! Какой сегодня век? - Четверг, браток, четверг… А обещали - жизнь. А говорили: "Снег"… ***** Вечно-зеленая накипь холмов. Алиготе… Словно кофейник, забытый на общей плите, берег, предчувствуя море, сбегает во вне, - ближе к волне, в лошадиной своей наготе. Стол полирован. Сельдью прижат сельдерей, Брынза, еще не расстрел, но бледна и дырява, и репродуктор орет, и орава детей… И на иконе вырванных с мясом дверей - влажный язык волкодава… Вот и налили, и выпили, морщась в рукав, сквозь волосатые ноздри пары выдыхая. "Что там с погодой?" Хозяин трактира лукав - снова налив, отвечает: "Погода плохая…" Каждый по-своему жив и по-своему прав, но почему не посажен на цепь волкодав? ***** Я на себя смотрю издалека зрачком непревзойденного стрелка и целю в скороспелый опыт свой отточенною стрелкой часовой. Зачем я разговариваю с Вами? нездешними, грядущими губами благодарю за то, что это - Вы? Покойный век в прыщавый лоб целую, чтоб незаметно сплюнуть. Почему я Вас презираю с силою любви? В районе сердца, в области груди мои слова прописаны. Приди, приди, отчизна, в звании Поэта! и, даже грязь, улыбкой освети! Над миром тьма. Четвертый месяц лета… … Бессильна смерть. И есть тому причина - я жизнью болен так неизлечимо, что женщина любимая боится хроническим бессмертьем заразиться… И остается: ангелу - кружить, Вспорхнув с декоративного камина, А мне - писать, а Вам - при этом жить, Мои стихи в камине ворошить - банальное горит неповторимо… И остается только морщить лбы, дрянной портвейн потягивать из фляги, смотреть на звезды и считать столбы, завернутые в праздничные флаги… ***** Бушпритом корябая то, что еще подвыпивший боцман не принял в расчет, корабль предчувствует и, постепенно, сквозь дымку, одетую в брызги и пену, себя на привычную гибель несет… В такую погоду, в такую Елену - обкуренным ногтем царапаешь стену приморской гостиницы. Рядом с тобой швейцар освещает казенным затылком кораблик, зачатый шампанской бутылкой, а где-то, за дверью, робеет прибой… И ты, заслонившись вечерней газетой, прочтешь про убийство в гостинице этой - и на фотографии собственный труп, накрытый газетой, узнаешь не сразу. И вспомнишь слова, недоступные глазу, и вспомнишь глаза, недостойные губ… ***** Оставим женщин сплетничать в саду, греметь посудой, колдовать еду. Оставим их, не видевших друг друга, пожалуй, год. И коль не брать в расчет: ни телефон, ни наших писем с юга, ни наших книг босяцкий переплет… А новые наряды? Жизнь течет внутри разлук спасательного круга. Жизнь происходит наспех. Молодым - что не кури - все выдыхаешь дым Отечества. Верблюды и ковбои… Мы обещали женщинам Париж! каштанов жар и хлад берлинских крыш, Италии влюбленное любое! О, море "о", сквозь ад поспешных "да"… "на собственные денюшки уедем… на белом пароходике умчимся, на утреннем, заморском тити-мити…" И больше не вернемся никогда! И больше никогда вернемся не… Оставим их. Сгорим в одном огне - за пару слов, за парусник вдали, за то, что мы исполнить не смогли. Все дальше век, все ближе небеса, все тише наших женщин голоса… |
||||||||||||||||
| Жена Никодимыча |
| Поздравляем! Вы – Жена Никодимыча! Круче Вас только горы! Вас боится и слушается сам Никодимыч! Мы тоже к Вам со всем уважением и почтением. |
| Пройти тест |