На главную   Содержание   Следующая   Дилетант Часть 1-я   Предупреждение: Ничего подобного с автором в действительности не происходило и не могло происходить. Думаю, Аннушка успела побывать на этой лестнице Нью-Йоркского собвея. А я был слишком погружён в себя,чтобы заметить пролитое масло. Воздаяние наступило сразу: ноги заскользили по ступенькам, резко рвануло руку, лежащую на перилах, и тут же беспощадный удар в голову. Стало тяжело дышать. Я услышал, что хриплю, пытаясь позвать на помощь, и провалился в темноту… …Чертовски долго не было трейна. На этой линии вечные опоздания. Я подошёл к группе чернокожих зевак на перроне. Спросил, оттирая плечом зеваку в бейсболке: - Что- то случилось? - Сам видишь. Эти беложопые копы завалили мужика, а теперь делают вид, что оказывают помощь. Поздно. Я то повидал мертвяков на своём веку. Fuck…. Fuck… Fuck… Я уже плохо слышал чёрного. Я смотрел на себя, лежащего на перроне под лестницей. Смотрел, как полицейский, стирая кровавую пену с моего подбородка, пытается надеть мне кислородную маску. Смотрел, как он щупает пульс на шее, неловко поворачивая мою голову. - Но он же ещё живой.- заметил я грузному мужику справа, говоря о себе почему-то в третьем лице. - Умер, умер. - успокоил меня сосед, - Ты не переживай. Полетели, пока не поздно. Шустрая мексиканка с ребёнком в рюкзачке на груди, торопясь, прошла сквозь меня стоящего и я заметил, что незнакомый мужик протягивает мне маленькие крылышки, вырезанные из картона и обклеенные блестящей алюминевой фольгой. Обычная ёлочная игрушка. Причём, самоделка. Я вспомнил как мучился в детстве, делая ёлочные игрушки. У меня была книга “Умелые руки” - предмет зависти многих мальчишек. В этой книге было необыкновенно красиво нарисовано и подробно описано, как можно сделать чудесные ёлочные украшения самому из подручных материалов. Я очень старался. Но у меня игрушки получались корявыми и мало похожими на картинки. Идеал, к которому я стремился, и результат не совпадали. Крылья, предложенные мне, напоминали те детские убогие самоделки. Я стал рассматривать собеседников. Уж очень мне было любопытно. Оба были одеты в гимнастическое трико. Причём, на одном трико было чёрного цвета, на другом белое. Обычное, изрядно поношеное трико. А грим на лицах - в контраст с трико. У одного белый, у другого чёрный. Я посмотрел на их ноги. У обоих не было обуви, да и ступней не было тоже. Это отсутствие ступней и стало для меня последним аргументом. Значит я действительно умер! Я представил, во что обойдутся мои похороны и мне стало не по себе. - Ну, нет, мужики! - начал я торговаться. Просто так, чтобы протянуть время. - Сегодня я не смогу. Дела, знаете- ли…Может быть, в другой раз. Да и летать на этом картоне, - тут я показал на крылышки, которые сосед в чёрном всё ещё держал в протянутой руке, - не получится. - Всё получится, ты только не горюй, - заверил меня тот, что в белом, - Не мы придумали правила игры, не нам и отменять. Они вели себя, как санитары в дурдоме с капризным пациентом. - Полетели, наконец! - сказал Чёрный и подтолкнул меня в спину… …Улица, на которой стоял наш дом, скатывалась под дамбу к самой реке и во время летних ливней становилась потоком грязной воды. Это были несколько часов восторга. Босиком, мы в одних трусах смело бороздили мутные потоки, не забывая впрочем о священных границах своей улицы. Влед за нарушением границ следовала неизбежная драка улица на улицу со своими, как водится на войне, героями, трусами, жертвами. Уже повзрослев, я иногда вздрагивал посреди улицы : я перешёл границу! В тот день я придумал потрясающе смешную штуку. Возле трамвайной остановки в конце улицы образовалась большая вымоина. Яма глубиной почти в мой рост. Гениальная идея! Мы перегородим улицу: станем так, чтобы остался проход только в промоину. Я убедил ребят, что если вдруг поедет кто- то на велосипеде, то получится очень смешно. Народ поверил. Мы, заранее хихикая и заговорщецки переглядываясь, рассредоточились на улочке, а велосипедист не заставил себя ждать. На мгновение он замешкался, выбирая дорогу, и я угодливо показал ему рукой на яму, покрытую мутной водой. Когда он поднялся на ноги, вымокший, с разбитым лицом, мне стало не смешно, мне стало страшно. И эта струйка крови стекающая из носа в левый угол рта… Он ничего не сказал этот человек. Ему и не нужно было говорить. Я и без того знал, что я его подло обманул и предал. Знал, но гордо проходил в героях двора несколько дней… … Мы стояли перед огромной плитой чёрного базальта, покрытой египетскими иероглифами, с резным барельефом, на котором, скорей всего, было изображено царство мёртвых. Тут, который в белом, засомневался: - Может, поспешили забрать? - В самое время, - утешил Чёрный,- у меня на него 389 книг заведено по 1860 проступков в каждой. Они всё больше и больше напоминали мне, если не санитаров дурки, то служащих морга, которые делают своё дело, а на остальное им наплевать. В этой деловитой беспощадности было нечто, что мне очень не нравилось. Я не любил равнодушных ко мне людей. Если встречались такие, то я старался их либо обойти, либо покорить своей неординарностью. Но сегодня была не та игра. Я шкурой чуял, что попал и скидок мне не будет… …На этап нас набили полный воронок. Утешало только то, что вокзал был рядом. Эти полкилометра нас везли около часа. Хотя, кто его знает сколько? Часов не было ни у кого. До этапа я проторчал двадцать дней в одиночке: меня ломали, добиваясь чистосердечного признания. Впрочем не по- настоящему. Если бы ломали по- настоящему, конечно бы сломали. Просто, все от следователя до начальника милиции знали, что я не виноват и выполняли поступившие указания формально. В КПЗ я был относительно спокоен, но здесь, когда открылись двери воронка и сержант проорал обычные этапные команды насчёт шага вправо- влево, когда неистово залаяли псы, роняя пенистую слюну, я, точно так же как сегодня, шкурой и мясом, всем существом своим ощутил - попал в машину. Ощутил - и содрогнулся. Она, машина эта, равнодушно и деловито смелет меня в муку, в дерьмо, даже не заметив, какой я уникальный и неповторимый . Я подумал, что каждый винтик в этой страшной машине добрый, хороший человек, каждый любит и любим, заботливый семьянин и чуткий товарищ. Но почему же они творят несправедливость? Тогда я зажалел себя и побежал к вагону по коридору из охраны, лающих собак и провожающих. Мне не зачем было останавливаться, я знал, что меня никто не придёт провожать… - Постой, постой, парень! - закричал я Чёрному, - Что ты делаешь? Я же никогда не был в тюрьме! - Ты только не суетись - возразил мне Чёрный, - В своём пласте - ну, конечно, не был. А в других был. Ещё как был. - Не знаю я никаких ваших пластов, - возмутился я, - И нечего выдумывать. - Он пластов не знает… Тоже мне - святая невинность, - проворчала противным голосом настольная лампа на письменном столе. На том самом письменном столе, за которым я обычно делал уроки. Проворчала и на затрёпанный учебник “Родная речь” включила проекцию меняющихся фотографий из той моей жизни, которой никогда не было. Фотографии мелькали с невероятной быстротой, но всё же я понял, что был я насильником, убийцей и, вообще, малосимпатичной личностью. Захотелось заплакать. Уткнуться в мамины колени и выплакать эту безнадёжность. - Ну- ну! - стал утешать меня Белый, - Ты не принимай так близко к сердцу. Это игра такая. Просто, мы должны проиграть все варианты. Тут и дураку ясно, что это было не с тобой Этим, а с тобой Тем. И я признался сам себе, что в их играх я не понимаю ничего... … Барельеф внезапно ожил и фигуры задвигались. - Вы очумели? - прорычало странное существо - человек с головой собаки. Бог Сет, а может быть Тор… Из памяти начисто выдуло всю мифологию Древнего Египта. Мужик с собачьей мордой продолжал ворчать: - Могли бы и подготовить, как положено по инструкции. Я что вам его целиком на весы положу? Только тут я заметил, что в правой руке он держит аптекарские весы. На одной чашке весов лежала миниатюрная библиотека - несколько стопок малюсеньких книжечек в редкой красоты переплётах. Вторая чашка весов была пуста. Это для меня, догадался я… …И стояла ночь. Только что мне разрезали ремни, стягивающие руки. Кисти рук затекли и в них болью пульсировала кровь. Свет факелов и резкий запах потных мужских тел. По ступенькам меня волокли наверх. Я посмотрел на тех, кто меня держал. Это были ацтекские воины в боевой раскраске. И тут я понял - они меня тащат к жертвеннику! Горячими волнами рвалась и билась кровь в моём, уже обречённом теле, по ногам текла моча. Вот тут я и увидел этих, обычно невидимых, великанов. Они колыхались огромной массой и, казалось, не делали ничего, но мне от их присутствия сразу стало спокойно. И я вспомнил нашу первую встречу… …Я лежал на высоком столе в приёмном покое и догадывался, что умираю. Догадывался по озабоченным лицам персонала, по маминым рыданиям, доносящимся из другой комнаты. Но мне было решительно всё- равно. Мною владело то редкое безразличие, которое бывает перед смертью у животных, когда опытный хозяин говорит, что вот что-то заскучал его Серко, небось скоро копыта отбросит. У меня случился разлитой перитонит, нужна была срочная операция, но была глубокая ночь и персонал лихорадочно искал хирурга. Тогда- то и появились эти странные существа впервые. Безликие и бестелесные, больше напоминающие плотный туман, они сперва просто так стояли возле меня. Потом на одном из них стало двигаться нечто похожее на изображение. Я знал, что это показывают меня, но мне было не интересно. Я увидел себя в тот самый момент, когда я умолял взрослых достать из канализационной ямы котят, которых кто- то бросил туда, чтобы они утонули. И столько боли было в их мяуканье, столько страха, что моё равнодушие прошло, и сердце рвалось состраданием в клочья. И вот, когда исчезла эта картинка вместе с мрачными посланниками, я уже знал, что всё будет хорошо потому, что у неведомого, огромного и всеобъемлющего так же болит обо мне душа, как у меня за погибающих котят. Хирурга нашли вовремя и мы с ним всю операцию проговорили об отношении Льва Толстого к жизни и смерти. Я выжил. И с тех пор каждый день живу, как последний, наслаждаясь самим процессом жизни. Мне было тогда четырнадцать. Но каждые семь лет после этого наступало состояние, напоминавшее депрессию. Я обычно шутил, что, как змея, меняю кожу. Потом появлялись эти двое. Иногда что- то показывали, но чаще просто стояли. Я ощущал, что становлюсь новым человеком, что прежний я растворился и исчез. Всё это сменялось приливом энергии. И жить становилось ещё интересней. Моя теперешняя встреча была седьмой по счёту … Когда меня прижали спиной к чёрной плите, я уже простил этих воинов, которые то толчками, то хриплым шёпотом подбадривали меня. Скорей бы! Горячие капли с факелов падали мне на грудь. Крики толпы, и вот я равнодушно и отстранённо смотрю, как трепещет моё сердце в окровавленных руках жреца. И почему-то думаю: ”Успеет ли он взбежать на пирамиду, чтобы встретить первый луч солнца?” …Такую же обречённость и мольбу - Скорей бы! Я видел в глазах у кроликов, которых убивал ударяя ребром ладони по мозжечку. Трудно убить лишь в первый раз. Потом это становится работой… … Мой отец, пройдя войну, не мог зарезать курицу. - Бабка моя! - оправдывался он перед матерью, - животная ведь всё понимает, в глаза смотрит… Когда я вырос, я понял, что он был прав, мой отец. Обычай завязывать глаза казнимым - это гуманность к палачам… …Чашки весов ещё покачивались, когда раздался рык: - Вы кого притащили! Немедленно отправьте назад : пусть созреет! Когтистая лапа сгребла моё сердце с чашки весов и швырнула вниз. Уже падая я увидел, как этот самый Сет или Тор снял маску. Под маской оказалось небритое лицо моего отца с капельками пота на лбу. Он посмотрел на меня, летящего в безну, и заговорщецки подмигнул. И я провалился внутрь самого себя. - I did it! - орал чёрный санитар в машине. Я понял что меня везут в госпиталь, и мне стало спокойно и тепло. - Strongle man! - сказали надо мной … …Господи! Что они творят со мной? Зачем они повесили этот экран? У меня хорошая память и я помню свою жизнь. Сколько же раз можно прокручивать одно и то же? Это же стыдно и один раз показать! Экран, на котором демонстрировался "кинофильм" на тему " Как это было" размещался в неприглядной старинной раме с осыпающимися левкасом и позолотой. В своё время вот такими пустыми рамами я оформил целое действо. Всё это отличалось от кинофильма только тем, что мои эмоции заметно изменяли сюжет. Когда мне становилось совестно и больно за себя, действующие лица начинали вести себя иначе. В то время, когда бардак, называемый перестройкой, начал раскатываться вширь и вглубь мы с женой стали подрабатывать на озвучивании иностранных фильмов. Работа эта была в основном дикторская, не требовавшая особенного знания языка. Только внимания да умения одновременно смотреть на экран и читать подстрочник. Если фильм шёл неделю по 5-6 сеансов в день, то к концу недели начинало казаться, что там, на экране существует некая своя жизнь, зависящая не от авторов, но от зрителей. И, что стоит только залу нестандартно прореагировать, как тут же немного меняется сюжет. Вот и сейчас я знал, что от моей эмоциональной реакции на “кино из моей жизни” в моё будущее обязательно должно измениться… - Я вот что тебе скажу, парень! - зашептал мне в ухо Белый. У него было горячее дыхание. И пахло хорошим табаком. Мне сразу вспомнилась фраза из позабытой уже повести Балтера " До свидания, мальчики! ", что от настоящего мужчины должно пахнуть коньяком и и одеколоном "Красная Москва". Ох, Боже ж ты мой! Где то время- времечко, когда я с друзьями верил во все эти книжные премудрости. - Я вот что тебе скажу. - не унимался Белый. - Всё может измениться. Конечно может. Надо только найти главное. Самое главное. - А где? - Тут же спросил я. Перспектива, хоть и хлипкая, выкрутиться из этого дерьма меня заинтересовала. - Где, где? - засмеялся Чёрный - У лягушек на пруде!.. …Когда родилась во мне эта сладкая страсть обладать книгой? Нет, не читать, - это было второстепенно, - а именно обладать. Как сладок был запах шрифта и свежесклеенного корешка! В доме было мало книг. Вернее не было совсем - мы жили скромно, если не сказать бедно. Хотя, бедности не замечали в те годы. Но во дворе был мальчик из порядочной, как было принято говорить тогда, семьи. Кажется, его звали Виталий. Он самостоятельно ходил в единственный в городке книжный магазин и иногда предлагал мне прогуляться за компанию. Я должно быть выглядел начитанным мальчиком. Каждый мальчишка во дворе знал о моём литературном даре : я мог сочинять матерные стихи на любую тему. По дороге к магазину мы говорили, обычно, о литературе. Но литература было не главное . Главное было в самом магазине. И даже не в магазине, а в возможности подойти к прилавку и с видом знатока рыться в книгах, неразборчиво мыча. Это было не просто шикарно - это ошеломляло. Я учился, наверное, классе в седьмом, когда и мне выпало такое счастье. Мне стали давать деньги на школьные завтраки и было просто преступно тратить их на жратву. В большой перерыв я успевал сбегать в книжный магазин. Обычно я покупал маленький сборник стихов издательства " Советский писатель" и долго мучился читая. Я утешал себя тем, что нужно, видимо, наработать в себе привычку читать Поэзию. Только тогда прикоснёшься к Великому. Нужно только потерпеть. И я терпел… - Тоже мне, книгочей хренов! - заворчал на столе англо- русский словарь Миллера. - Ты хоть знаешь какие он деньги на эту резаную бумагу гробил? - спросил он у Чёрного, - Не знаешь? А я знаю. Сумасшедшие. Лучше бы, паразит, ребёнку что- нибудь купил.” - Это точно. - зарадовался Чёрный и начал писать в своей книжечке. - Контора пишет - засмеялся Белый - и они оба лопнули воздушными шариками… …Я услышал английскую речь: - No, no his liver and his heart are in the great shape! Но не хотелось бы оперировать без согласия родственников. Подождём. Хотя, не думаю, что в ближайшие несколько часов они найдутся. На моё счастье родственники нашлись. Через пять часов мне наконец то сделали рентген, обнаружили перелом черепа, пробитую височную артерию, обширную гематому и смещение мозга, и стали готовить к операции… …Я всю жизнь недолюбливал профессионалов. И это не только потому, что сам я так и не стал профессионалом. Я ненавидел эту клановую замкнутость и редчайшее равнодушие к тому, что делаешь. На их вечно скучающих и всё знающих мордах начертано: - Не мешайте, дилетанты! Мы действуем строго по инструкции. Не мешайте! Вот и сейчас по бесконечным коридорам меня везли профессионалы. Они равнодушно мололи кости кому- то, кто слишком много о себе думает, а сам не знает параграфа №115. Я был привязан к креслу на колёсах. Иногда мы въезжали в лифт, видимо, очень скоростной : когда он трогался возникало состояние невесомости. Я пригляделся к своим сопровождающим. Лиц у них не было! Как не было и плеч. Кисти рук просто висели в воздухе. Но я сразу догадался,что это всё те же старые знакомцы - Белый и Чёрный. - Где я? - На дурацкие вопросы нам отвечать не положено, - проворчал Чёрный. - Где, где! По вашему это называется "Неопознанный летающий объект". -радостно сообщил Белый. - Нас по всякому называют. Кому как нравится. Кто инопланетянами, кто ангелами, а кто и чертями. …Интересно, чем они говорят? И на каком языке? Хотя это, видимо, не так уж и важно. И тут паскудный холодок пополз по телу. Я понял : хорошего ждать нечего. И пришёл страх. Вспотели и унизительно задрожали руки. …Я не храбрый человек. Если не сказать трусливый. Например, я всю жизнь я панически боюсь высоты. Однако, в детстве я прочитал, что настоящий человек должен воспитывать характер и начал, обмирая от ужаса, лазить по крышам, водосточным трубам, пожарным лестницам. Ведь я то был настоящий. . ... Кому я всю жизнь доказываю, что я человек? Себе? А зачем?… … Странное желание забраться на высоту оставалось потом долго. Как- то в Пскове без объяснений и подготовки я молча стал карабкаться на стену одной из башен Псковского кремля. Я долез до верхних бойниц и разочарованно крикнул вниз: - Ребята ! А она ведь пустая! Сейчас могу только представить, что обо мне думали мои спутники, очень серьёзные молодые люди, жившие ради карьеры. Я, наверное, должен был вести себя иначе… …Меня вкатили в зал, похожий на зал ожидания провинциального вокзала. Возле стен сидели и стояли люди. Увидев меня народ оживился. Меня окружили. Экзальтированная дамочка орала на весь зал: - Я забираю печень! Я уже год жду хорошую печень! Это моя очередь! Она наклонилась надо мной и потрепала по щеке: - Не надо так бояться. Всё будет хорошо. Я поманил её кивком головы и прошептал: - Вас хотят надуть. Вам впихнут мою печень, а я хронический алкоголик. - А анализы? - засомневалась она. - Полная туфта, - заверил я. Она жёсткой рукой взяла меня за подбородок, твёрдо посмотрела в зрачки, вернее, проникла в зрачки. - Посмотрите! - заорала она, - Вы только посмотрите, что делается! Я год жду приличную печень, а кого ко мне привозят? Алкоголика! Трудно было сделать правильный прогноз? Публика сочувственно молчала. Открылась дверь и претендентку на мою печень пригласили войти. Я понял, что получил отсрочку на несколько минут… …Как выглядит печень алкоголика в нашем городке знал каждый. Она была красочно нарисована на брандмауэре одного из домов в центре. Однако, несмотря на красочное предупреждение, вырасти не алкоголиком было не просто. Я попробовал спиртное, наверное, года в четыре : нашёл случайно забытую кружку с недопитой брагой и приложился. До сих пор помню это мучительное опьянение. Я по тому времени был нормально развитым мальчонкой. Болел рахитом, но через эту болезнь прошли почти все мои сверстники. У меня была другая проблема. Я не мог до конца сориентироваться в пространстве. Верх и низ отсутствовали для меня и, когда я падал, пол обрушивался на меня и придавливал. На улице дома качались, поднимались и парили, а то исчезали совсем. Эту странную особенность зданий произвольно исчезать и появляться я заметил, будучи уже взрослым . Так вот о выпивке. Когда мы с мальчишками начали пробовать винцо и водочку, нам было лет по пятнадцать. Можно было и не пить. Только никому и в голову не приходило, что можно отказаться, когда товарищи пьют. Такая была жизнь. По понедельникам страна мучилась похмельем и резко падала производительность труда. В этой области, - не в производительности труда, конечно, - у меня были свои проблемы. Я не переносил алкоголь. Меня тошнило после второй рюмки. Я до сих пор завидую тем моим друзьям, которые умели не "отключаться" после выпитого… - Нет! Вы только послушайте его, послушайте! - заорала фаянсовая кружка с чаем и от возмущения начала подпрыгивать, дребезжа ложкой, которую я забыл вынуть. - Тоже мне святой, ёлы- палы! Жрал он эту водку немерено как только дорывался! - А ведь жрал? - спросил белый шепотком. Что мне оставалось? Только согласиться… - Погоди- ка, погоди- ка! - Чёрный листал на ходу одну из своих заветных книжек и, похоже, нашёл что- то интересное. - Может вот это посмотрим? А вдруг прокатит? - Давай. - согласился Белый. - Нам то что? Мы ничего не теряем. И я увидел себя со стороны. Как в кино. Я смотрю на себя и знаю, что иду с покосов. Я, да хозяйский мальчонка Эдгар. Я коренаст, в русской гимнастёрке, окрашенной луковой шелухой в коричневое. Пшеничные волосы и голубые глаза. Бос. Вот Я - батрак Председателя сельсовета. Хозяин, чтобы злые языки не трепали, записал меня в домовую книгу, как двоюродного брата. Но все на хуторах, разумеется, знали кто я такой. Знали, да помалкивали. Время было такое, что не стоило болтать лишнего. Мы спустились в ложбинку к старой бане и пруду, вода в котором зацвела и припахивала гнилью. Осталось подняться на взгорочек - и дома. - Ну вот, и прибежали - сказал я. Со стороны хутора протрещали автоматные очереди. Потом сухие щелчки пистолетных выстрелов. Я замер пригнувшись и вслушался. Тихо. - Ты сховайся в баньке, - сказал я Эдгару, - Мабуть, бандюги. Эдгар кивнул и скрипнул хлипкой дверью. Я с деланым спокойствием пошёл к дому. Смутно было мне. Ой, смутно! Смутно - не смутно, и иттить надо. Всё одно сыщуть, как ни ховайся. Я прошёл бульбешником к хлевам и осторожно выглянул из- за угла. Трое незнакомых мужиков смолили свинью. Да баба в сапогах и галифе возилась у крыльца. - Ты проходи, не стесняйся. Гостем будешь. - сказали за спиной. Я прислонил грабли к хлеву побрёл к дому. У ворот стояли две подводы, а возле подвод высокий мужик в кожаном пальто. - Учитель, что с этим делать? Шлялся тут. - это снова голос из- за спины. - Ничего с ним не надо делать пока. Это наш батрак - сказал высокий и я сразу узнал сына бывшего хозяина. Того самого хозяина, что купил меня у немцев, сняв с эшелона. - Паночек! - деланно зарадовался я - Пан Езус! Матка Боска Ченстоховска! - за последние пять лет я стал говорить на дикой смеси польского, русского и латышского, что впрочем не казалось странным - здесь все так говорили. - А люди баяли, что тебя красные порешили. - я подошёл к Учителю и поцеловал руку. - Что ж ты домой не вернулся? - спросил Учитель - Тебя же освободили эти красножопые хлопы. - Куда мне вертаться? - сказал я и шмыгнул носом, - Там спалили усё. - Погоди, Мартынь, погоди! - остановил Учитель мужика, который начал было заносить в дом солому, - это мы всегда успеем. Ты вот что мне скажи, - это Учитель снова к мне, - Ты же знаешь, где ихний щенок спрятался. Я по глазам вижу. Не смей лгать! - прикрикнул Учитель. Я за это время успел осмотреть двор. Возле кустов смороды лежали хозяин с хозяйкой. Хозяин всё ещё сжимал в правой руке обрез, из которого, похоже, выстрелить так и не успел. Та баба в галифе, что возилась у крыльца, оказалось снимала с убитой девочки ботики и что- то у неё не ладилось. - Ты что уставился? - спросил Учитель - Трое детишек у неё - надо одеть, обуть. Так где же ихний пащенок? - В бане сховался - сказал я и сам удивился, как это просто у меня получилось. Учитель кивнул и двое побежали в лощинку на ходу передёргивая затворы шмайссеров.Вернулись они скоренько и привели Эдгара с разбитым в кровь лицом. Привели. На колени поставили. Учитель протянул мне пистолет : - Стреляй. Докажи свою верность. - Я не умею, паныч - сказал я и заплакал. - Сумеешь - улыбнулся учитель - Захочешь жить - сумеешь. - Стреляй - сказал Эдгар - Пусть будет быстрее. Стреляй. Тогда я сжал пистолет и закрыл глаза. Грохнуло. - Ну, вот - засмеялся Учитель - а ты думал - это трудно. На вот, денег возьми. - Учитель протянул мне пачку. Дом жечь не будем. Смотри, береги! Я всё- равно вернусь. К воротам подскакал верховой. Народ засуетился - бросили забитую свинью на подводу, несколько мешков с барахлом. Рванули застоявшиеся кони, и подводы исчезли в ближайшем леске. - На Салиене поехали - пробормотал я и пошёл в дом. - Это правильно они поехали - Там леса погуще. В доме я уже ни о чём плохом не думал. Я хорошо знал тайник, где хозяин прятал самогон. - Не было этого! Не было! И быть не могло! Я же после войны родился! - орал я, пытаясь порвать свои путы. Белый загрустил: - Если бы знать, что было, а чего не было? - Знал бы прикуп, жил бы в Сочи! - подхватил Чёрный. - …Середина лета. Ночь. Окна открыты и в доме стоит сладко- медовый запах липы, цветущей под окном. Я пишу, готовясь к “халтурке”. Из спальни появляется встевоженная жена и говорит, что к нам лезут в окно. Я раздражённо отмахиваюсь - это абсолютно нереально залезть по стенке на третий этаж старинного дома. Но, посмотрев в глаза жены, всё же подхожу к окну. На дереве, на тонких сучьях, достающих до нашего окна, сидит парень. Видимо, очень пьяный, потому что трезвый давно бы сорвался. Я ложусь грудью на подоконник и закуриваю. Молчим. Потом парень говорит: - Прикури и мне… Я прикуриваю сигарету и подаю “Тарзану”. Некоторое время оба молчим. - Танька что? Не тут живёт? - нарушает тишину незнакомец. - Нет. Не тут... - Тогда скажи ей, что я её всё- равно убью, суку. Выговорившись, парень слазит с дерева и исчезает в ночи… …Это что? Реальность?… …Ко мне подошла женщина лет тридцати с усталым лицом. Она деловито стала щупать мне мышцы на левой ноге. - Ты- то, что хочешь? - спросил я у неё, чувствуя, что отсрочка моя истекает. - Хожу битый час и ногу никак подобрать не могу. - Зачем тебе моя нога? - Понимаешь, я была балериной. Сейчас на пенсии. Но нет покоя, очень болит левая нога. Боюсь - она стала разрушаться. - Тебя хотят обмануть, - пошёл я по проверенной дорожке. - Не придуривайся! У тебя всё в порядке. Не бойся, мне не нужны твои мясо да кости. Мне нужен духовно - энергетический слепок. Биомасса - это для червячков. - она тоненько засмеялась. Я задумался. Страх стал проходить. Наступала здоровая злость на себя и на происходящее. - Тебе сколько лет, миленькая? - я решил поиграть на тему "старших нужно уважать". - Чудной ты парень. В наших краях времени нет, а значит нет и возраста, но, когда пристают парни вроде тебя, я всем говорю, что мне четыреста с хвостиком. - Сколько? - На самом деле мне намного больше. Ведь я уже два раза была в материи. В первый раз меня звали Иродиада… - А во второй? - спросил я раздражённо. - Во второй - Айседора. Красиво, правда? - и она заискивающе засмеялась. - Красиво - согласился я. Хотя, что мне оставалось?… ... Мне выдали на дом парик, наклейки и коробку с гримом. Я часами сидел перед зеркалом размалёвывая своё лицо. Результат мне понравился настолько, что, обнаглев, я явился в школу в гриме старика и заявил директору, что родители, которых он вызывал, сегодня заняты. Так может быть сойдёт дедушка? Я думал, что директор будет говорить обо мне, как о последнем подонке и хулигане, но услышал много комплиментов в свой адрес и лёгкие сетования на лень и неорганизованность. Думаю - директор заметил мой маскарад. В школе все учителя называли меня слабовольным. Я был с этим не согласен категорически. Но они были правы, мои педагоги. Я не мог себя заставить подчиняться, пусть даже во имя чего- то. А они силой воли называли именно умение заставить себя делать то, что хочет начальник. “Есть такое слово надо!" - вот лозунг советской школы и Советской армии. Но мне это было не надо… - Нет! Я больше не могу слушать, как этот человечишко всё перевирает. Я не могу больше! - снова нахально встряла настольная лампа. Вот бывают же такие паскудные характеры. Кажется, что ей до меня? Так нет! - нужно свои три копейки вставить. - Лентяй он был - лентяем и остался! И напрасно вы от него что- то ожидаете. Он не способен. - Сейчас я тебя вообще выключу. - пригрозил Белый и правдоискательница заткнулась. - И вот это у нас называется свобода слова - съиронизировал Чёрный, но встревать не стал. А я с облегчением сообразил, что я им нужен. А если нужен, то есть шанс продержаться… …Меня вкатили в операционный зал. У столов суетились, позвякивал инструмент, приглушённо переговаривались люди. Ко мне подошла женщина в светлой одежде, повернула кресло так, чтобы на моё лицо падал свет и стала смотреть в глаза. Гипнотизирует, - решил я и стал сопротивляться изо всех сил. И только решил, как на лбу у неё открылась заслонка и из отверстия, похожего на глаз выдвинулся тонкий ярко- голубой луч. Луч проник в мой правый зрачок. Боли я не чувствовал, но понимал, что всё это - суть насилие над моей личностью. Внезапно моя левая нога и рука обмякли резко и неумолимо, превратившись в куски мяса, тяжёлые и лишние. - Готово. Можно забирать, - сказала моя мучительница . Тут же подскочили двое и поволокли окровавленное в пластиковых пакетах. Я осторожно посмотрел вниз. Мои нога и рука были на месте. Я попробовал напрячь мышцы и ничего не понял - связали они меня профессионально… … Круче связывать, чем связывают в советском дурдоме не связывают нигде. Это целая философия. Больной не вписывается в рамки - это проступок, за которым неизбежно последует наказание. А наказание должно запоминаться. Я находился в этой клинике на обследовании. Проступки мои были налицо : меня заловили с самиздатовский литературой и, что ещё хуже, я удрал со сборов офицеров запаса. Комендатура нашла меня быстрее, чем КГБ - те и не искали скорее всего. В будущем маячил трибунал. Я поступил просто. Записался на приём к знакомому психиатру и тот, добрая душа, положил меня на обследование. Я волновался - про сумасшедших ходило масса жутких легенд. Но когда меня ввели в отделение, и меня радостным воплем встретил друг - художник, завсегдатай диссидентских тусовок, мне стало сразу хорошо и спокойно - везде наши. Через неделю лечащая меня разбитная девица предложила в качестве эксперимента опробовать на мне новое лекарство. Я послал её прямым текстом по всем адресам, которые помнил Минут через пятнадцать мне уже втюхали в ягодицу десять кубиков серы и привязали к кровати… - Вы что, ребята, снова будете сказки рассказывать про всякие планы? - спросил я, стараясь выглядеть ироничным. - Тут уж, как хотите, так и крутите. Только не было этого и быть не могло. И нечего мне чужие грехи шить - у меня своих, как блох! - Это уж - верно! Это, уж - правильно! - зарадовался чёрный. А белый терпеливо, как ребёнку несмышлёному объяснил: - В твоём случае Боссу не важно, что с тобой было. Ему важно, что с тобой не было. Теперь понял? - Понял - сказал я, чувствуя, что выражение лица становится у меня дурацким… …Нехорошая это вещь - зеркало. Никогда не поймёшь, что оно отражает. Что? Это я? Вот эта толстая морда, заросшая седой щетиной - это моё лицо, созданное по образу Господа? Нет! Не надо! Я не такой! Я обаятельный и красивый. Я люблю себя. Не могу же я любить эту харю, уставившуюся на меня из этого стекла! Нет! Видимо кто- то подменяет моё отображение, в тот момент, когда я подхожу к зеркалу. И я вижу не самого себя, а некий зловещий отпечаток моих поступков и проступков? - Ну вот! Догнал, наконец. - Оживился Белый. - Ты не выход ищи. Ты поступок ищи. Как только найдёшь поступок, так вся эта карусель и закончится. - Или начнётся. - Пошутил Чёрный. И засмеялся. Смех его был похож на бульканье. - Какой поступок, парни? - Заинтересовался я. Наконец, все эти метания по чужим жизням начали обретать некий смысл. И, главное, шанс поторговаться появился. - Всё равно какой. - Ответил Белый. - Да. - Подтвердил Чёрный. - Начальству по фигу какой. Лишь бы был поступок. - Понял. - Сказал я. - Всё понял. Значит получается, что поступок - это и есть выход. - Ага. - Согласился Чёрный. - Выход. Или вход. Впрочем, не всё ли равно. И тогда я заговорил стихами: - Когда я выхожу "Из", я тут же оказываюсь "В"... Так же, как выходя из дому, осторожно закрываю за собой дверь, чтобы она не хлопнула, и не проснулись дети. Вышел? И куда теперь? Ведь Чем дальше выходишь, Тем глубже входишь. Так стоит ли выходить? - Ишь ты! - Восхитился Белый. - Ну, ты, брат, даёшь! … В тот день мы с мальчишками украли лодку и поехали купаться. Нам было лет по восемь. День стоял ясный. Волны на реке не было. Было солнце, одуряющий запах лозняка и разноцветные стрекозы, зависающие над водой. Мы поставили лодку на якорь у небольшого омута и стали плавать от лодки к берегу и от берега к лодке. Деревенские мальчишки давно умели плавать и проблем у них не было. Проблемы были у меня, потому, что я только ДУМАЛ, что умею плавать. И, как только я прыгнул с лодки в черноватую воду, так тут же пошёл ко дну. Я медленно опускался и удивлённо смотрел, как изо рта у меня выпрыгивают и поднимаются вверх серебристые пузыри, как вокруг меня кружатся незнакомые лица. Я поднял голову вверх и увидел, что поверхность воды стала зеркалом и моё перепуганное лицо отражается в этом зеркале. И вот, когда я понял, что умер, сверху, пробив зеркальную поверхность, опустилось спасительное весло. С тех пор я стал думать, что все чужеродные среды разделяет вот такая зеркальная плёнка, и, что первому существу, вышедшему из воды на берег, потребовались усилия не меньшие, чем потребовались бы мне, вздумай я уйти в зазеркалье. Вот такие ”мудрые» мысли рождались во мне, пока я пытался управиться со своей трёхдневной щетиной. Я сидел в инвалидном кресле возле зеркал в туалете “Только для пациентов”. Правой рукой я держал электробритву, брился, и начинал уже размышлять на тему :” Роль отражения в нашей жизни”, когда лицо моё неожиданно начало расслаиваться. Сначала отделились, вышли из зеркала, и беспрепятственно прошли сквозь меня, мои многочисленные двойники, становясь всё моложе и моложе. Последним, немного вибрируя и на ходу корректируя чёткость своего изображения, вышел семилетний Я, одетый в серенькую комбинированную курточку, которую сшила моя мама. C чёлочкой на лбу. Он потрепал меня по щеке и, уходя, громко хлопнул дверью. Я давно уже перестал, как пугаться, так и удивляться всякой чертовщине. Списывал всё на травму. Хотя, своих двойников я ещё мог объяснить. Но вокруг меня толпилась масса совершенно незнакомых людей. И не только людей. Животных тоже. Среди последних явно выделялся агрессивностью чёрный с белым козёл. Не в смысле ругательства, а настоящий. Я вспомнил это животное. Его звали Борька. У этого Борьки была необъяснимая ненависть к пьяным. Он подкарауливал их прячась за плетнями, а потом катал рогами по улице, пока не уставал. Мужикам это осточертело и они решили Борьку кастрировать. Мне было доверено держать его переднюю ногу во время операции, которая шла естественно без наркоза. Давно уже от Борьки ни рожек, ни ножек не осталось, да и мужики переселились на заросшее травой лесное кладбище. А, гляди ты! Козёл Борька заблудился в моей памяти. Солидный, элегантно одетый человек подошёл и сказал: - Вы должны отпустить нас. Я не понял и спросил : - Куда отпустить? - Не куда а откуда - поправил он. - Вы родились со злой и цепкой памятью, которая удерживает то, что вам совершенно ни к чему. И даже то, что вы давным давно забыли. Например, наши лица. А ведь в лицах заключены и судьбы. Многих из нас в живых уже нет, однако в вашей памяти они, бедолаги, всё ещё живы. А те, кто ещё страдает на нашей земле? Наши судьбы зависят от вас, вернее не от вас, а от вашей подсознательной оценки. Справедливости ради, нужно сказать, что не только от вашей. Вы от нас точно так же не свободны. Согласитесь, что это довольно неприятно сознавать, что твой завтрашний день зависит от того, что сделал со щенками своей собаки некий дядя Витя из глухой костромской деревни. Я был согласен с этим мужчиной на все сто процентов, но как избавиться от него не знал. О чём немедленно ему и сообщил. И посоветовал этой толпе освобождаться самостоятельно. - Ну и ну! - сказал мужик, и толпа постепенно расстворилась. - Нет! Я больше так не могу! - Заорал Чёрный. - Ты чё смотришь, в натуре? Сейчас он был типичным русским блатняком в адидасовском спортивном костюме и с массивной золотой цепью на груди. - Я смотрю то, что вы мне показываете. - рассердился я. - Тебе, конкретно, показывают только то, что в тебе. Давай по новой, козёл! - А за козла ответишь. - Привычно парировал я. И вышел. И стою, рассматривая утро. И мордарий мой достаточно бессмысленнен. Я стою и тупо смотрю на группку космей возле забора. Там, где сложены доски. Давно, наверное, сложены в невысокий штабелёк. Потому что покрыты патиной, как старое серебро. А поверх этого серо- серебристого ещё невысохшие капли росы. Вот, когда роса просохнет, можно будет посидеть на штабельке и покурить не торопясь. Так. Теперь осталось только понять куда же это я вышел. Тут с этими выходами и заходами вечная путаница. Никогда сразу не поймёшь, где ты оказался. - Эй! Служивый! Глину давай меси. А то стал, как корова, в раскоряку. - раздалось позади. Я обернулся - и сразу вспомнил. Это я на гаупвахте в городе Черняховске. А ворчит старый немец-печник, к которому меня определили подсобником. На гаупвахте начальство решило восстановить паровое отопление. И немца наняли сложить печь под котлом. Нет! Не хочу! Это скучная история. Ничего весёлого в этом нет. Разве что вспомнить про разбитных девиц. Из дворика, ну, там где космеи розовели над полынью и лебедой и из- под штабеля досок выглядывали апельсинные календулы, были видны окна третьего этажа дома напротив. И в одном из окон после обеда начинали веселиться две девки. - Солдат! - кричали они, - Сиськи показать? И одна из них снимала кофточку и лифчик обнажая рыхловатую уже грудь с крупными сосками. При этом обе красавицы заливались смехом. Отсмеявшись, начинали шептаться, ища, видимо, подходящий вариант для следующей пантомимы. - Солдат! А жопу видел? И одна из девок становилась на подоконник, закидывала полол юбки и приспускала штаники в розовые цветочки. Странные такие цветочки. Ромашки что ли? Обнажались незагорелые ягодицы и переулок сотрясал дружный смех. Это было очень славно покуривать в кулак заначеный чинарик и знать, что вот тут, совсем рядом, есть бледные девичьи попки, есть... да о чем говорить! Много чего есть! Нет! Это всё же страшная история. Там плохо всё заканчивается, потому что девы в один из осенних дней просто выпрыгнули из окна на улицу. Не это не по мне. Я лучше в другое место выйду. Я затоптал окурок каблуком сапога и пошёл обратно. В полуподвальчике, где была котельная, не было двери и надо было просто спуститься по четырём ступенькам с выщербленными краями от времени и беспощадных солдатских каблуков. Я шёл вниз по этим ступенькам и по дороге всё жалел этих девчонок с третьего этажа. Может, больные. А может, просто, чтобы выход эмоциям был. А то ведь скучища тут небось непролазная. Печник сидел на кирпичах и курил трубку с коротким мудштуком. От того, что мудштук был слишком короткий, дым, наверное, попадал печнику в глаза. И в уголке левого глаза образовалась крупная слеза, уже собирающаяся стечь вниз по щеке с седой щетиной. - Ты чё, батя? Спросил я печника. - Это был мой дом, - сказал печник. Вынул трубку изо рта и трубкой этой, зажатой в кулаке, обвёл вокруг себя. - А как же ты? - спросил я, присаживаясь рядом, - Тут же всех местных выселили. - А я на фронте был, - сказал печник, возвращая трубку в угол рта, - Я тоже был солдат. Потом в Сибири был. - Ну, и как тебе Сибирь, - спросил я не без ехидства, надеясь что старик начнёт жаловаться. Но он не жаловался. Он затянулся несколько раз и пояснил, как ребёнку: - Нормально. Мне было нормально. Мне везде хорошо. Потому что не ты в Сибири, а Сибирь в тебе. Если ты свободный, тебя никто не лишит свободы. - Ага. - согласился я. Поднялся и начал в который раз месить глину. Это не потому что была такая небходимость, а для того чтобы не смотреть на эту стариковскую слезу. Я ворочал лопатой и думал, что опять вышло не так, как хотелось. - Стоп! - заорал Чёрный, - “Перебрали!!! - Ну, братан, ты уж прости, - наклонился надо мной Белый, - Тут действительно хватили лишку. - Что случилось, парни? - опять не понял я. - По инструкции мы не должны дать понять клиенту, что прошлое и будущее - это одно и то же. - прошептал Белый то и дело оглядываясь. - Так я всё равно этого не понял - утешил я Белого. А Чёрный, - подслушивал, подлюга, - облегченно вздохнул… … Меня отвезли вглубь операционной. Ожидая своей очереди я равнодушно смотрел, как чем- то похожим на луч вскрывают черепную коробку здоровенному мужику. - Вскрывают, как консервную банку.- подумал я. Обнажился мозг. Кресло с мужиком повернули и я увидел, что это не мужик, а огромный орангутанг. Это привело меня в ужас. Я решил, что сейчас мне поставят его мозг. Я начал биться в своём кресле и ругаться почём зря. Подошёл мрачный тип, видимо старший. Спросил, причём не у меня,- до меня он не снисходил, - у санитаров: - Какие-то проблемы? - Клиент странный. - ответил один из санитаров, - Всю жизнь просил благополучия и покоя и себе и детям, а теперь недоволен. - Да!- закричал я, - Просил! Но не такой же ценой! - Не обращайте внимания. - ответил старший, - Вы же знаете этих русских халявщиков. Он было уже ушёл, но что-то, видимо, его насторожило. Он обернулся, быстро подошёл ко мне, вынул из кармана блестящую пластинку и стал её внимательно разглядывать. - Чудеса. -подумал я - Рук нет, одни кисти, а карманы есть. - Они там очумели, - растерянно сказал этот странный русофоб санитарам, - Он - жив. - Не может быть. - равнодушно ответили они, - Он не смог бы преодолеть Барьер. - Может - не может? Может - видите сами. Уберите его с глаз долой, а я пойду доложу. Меня снова покатили… …Я был без работы, когда появились эти заказчицы. Поэтому я не раздумывая заявил: - Да, конечно! Я сделаю этот мемориал. Да. В оговоренные сроки. И тут же набросал рабочий эскиз и пролепил из пластилина будущий мемориал жертвам фашизма в том самом сельсовете, где каждый новый властитель считал себя обязанным растрелять некоторое количество людей. И хотя растреливали все и всех - и белые, и красные, латыши, и поляки, и немцы, и каждый при этом был убеждён, что именно он творит правое дело, памятник, по мысли заказчиков, должна была венчать красная звезда. Два месяца я ползал по огромному булыжнику около четырёх метров в высоту, вырезая на нём рельеф и шрифт. Я подстилал ватные одеяла, но всё равно колени и локти были разодраны и непрерывно зудели. Когда рабочие устанавливали камни, я сидел в отдалении и, куря, думал о том, почему этот прекрасный уголок земли все палачи, не сговариваясь,отвели для казни. Проклят он ,что ли, этот треугольник между трёх дорог,поросший, некошеной ещё травой. Послышались крики от места установки. Я подошёл. Оказалось, рабочие отказываются копать глубже траншею для фундамента, потому что открылись человеческие кости. Я посмотрел в траншею. Поверх полуистлевших, потемневших костей лежала человеческая лопатка с двумя пулевыми отверстиями. - Не нужно глубже. Заливайте так. - дал я команду. Фундамент получался мелкий. В своё время убийцы не потрудились зарыть жертвы поглубже. Когда огромный камень встал над этим скорбным местом, я не удержался и заплакал. Я, здоровый мужик, плакал, как ребёнок, по всем убиенным и убиваемым. Плакал по себе, которого никто не научил, как надо делать мемориалы и которому пришлось всё придумывать с нуля. Мои друзья, называя меня везунчиком, всегда считали, что всё мне даётся без труда… …Санитары снова покатили меня по бесконечным коридорам. Я удовлетворённо отметил, что я уже не связан и лежу в кровати. Правда, хотя и не связан, но не могу двинуть ни рукой ни ногой. Лифт долго шёл вниз. Меня оставили одного. Я приподнялся и сел . И увидел, что сижу не на кровати, а на крышке гроба. Хороший американский гроб с окошечком в изголовье. Я посмотрел в окошечко и увидел себя мёртвого. Странно, неприятно и, вместе с тем, сладко было рассматривать своё неживое лицо с пробившейся уже седой щетиной и с подвязанной челюстью. Я - то и живым не очень любил себя рассматривать, на фотографиях и в зеркалах. В детстве у меня была уверенность, что в зеркале живёт другой мальчик и, когда я не смотрю на него, занимается своими делами. Я поворачивался к зеркалу спиной, выжидал время и потом резко оглядывался, чтобы застать его врасплох. Я посмотрел по сторонам. Похоже что я находился в подсобке то ли морга, то ли похоронного бюро. И тут вошла странная пара. Это был мой собственный кот Кузя. Правда уже не совсем мой. Этот Кузя был ростом чуть ниже среднего человеческого. Он с достоинством шёл на задних лапах, правой передней держа под локоток белоснежную кошечку в розовом бантике. На Кузе были шикарные туфли от Версаче и широкий кожаный пояс. - Привет, хозяин! - сказал Кузя вполне человечьим голосом, - Как кастрировать котов - так мы сразу. А вот, как нужда прижмёт, так без кота не обойтись? Начинай, Сузи!” - скомандовал он. Кошечка грациозно столкнула меня с крышки на пол, открыла гроб, быстро и ловко сняла одежду с трупа и, усевшись на грудь, стала передними лапами втирать в тело душистую мазь. - Кузьмич, скажи, где я? - спросил я, любуясь Сузиной работой. - Где, где. В крематории, вот где. Сжигать тебя сейчас будут, вот что я скажу. Мне стало обидно. Почему сжигать? Нельзя было на кладбище что ли? - Ну ты и чудила! - сообщил мне Кузя, - Ты знаешь хоть, сколько в Нью-Йорке место на кладбище стоит? То то! А здесь за всё про всё - полторы штуки. И причём ты уже выходишь чистенький. А то мучайся потом. Яму раскапывай, когти ломай.. Да вымыть потом сколько дела. - А что она делает? - я показал в сторону кошечки, которая так разошлась, что уже начала азартно урчать. - Сузи делает тебе специальный массаж, чтобы, ненужное - сгорело, а нужное - осталось. - сказал Кузьма голосом усталого экскурсовода… …Я то повидал за свою жизнь покойничков! Как-то нашему городскому режиссёру Фарину загорелось памятник поставить покойной сестре, а в мастерской очередь на памятники была на весь остаток его жизни. Начальство и предложило ему подготовить ведущего похоронных церемоний в обмен на памятник вне очереди. Я, не мог отказать старику, как мне казалось, в ерунде. И, проведя пару церемоний, незаметно втянулся. Тем паче, что это давало существенный приработок. Правда, первое время меня преследовал трупный запах, а потом то- ли принюхался, то- ли ещё как. ...Вот видишь, какой у тебя богатый опыт. Чего же ты боишься? - спросил язвительно Чёрный, высморкался в носовой платок и стал рассматривать содержимое. - Я не боюсь, я опасаюсь - резонно возразил я… …Оказалось, мой гроб стоит на непонятной металлической конструкции, которая внезапно стала подниматься наверх. В потолке распахнулись створки и гроб, в котором я лежал оказался в зале для прощания. Я по- прежнему сидел на крышке и всматривался в лица моих родных. Но боли разлуки я не испытывал. Появилось равнодушие к происходящему, что ли. Церемония была православной и, следовательно, не совсем обычной для американского похоронного дома. Но мне было глубоко по фигу, какая шла церемония. Затем гроб плавно опустился вниз и покатился по рельсовой дорожке в печь. И тут я пожалел, что при жизни не увлекался диетами и прочим.Очень уж не аппетитно выгорает жир на пузе и обвисших боках пока тело ломает в диком танце синеватое пламя. Я вспомнил Кузины объяснения и согласился, что всё это было лишним. А раз так, то пусть горит… - Этот кот... Он что у тебя учёный что ли? - Проявил интерес Чёрный, - Уж очень много знает лишнего. Этого кота обязательно поймать нужно. Я испугался за Кузю. И попытался найти компромис: - Ну, какой там учёный? Обычный безграмотный кот. Учёные - они диссертации всякие защищают. По цепи ходят. Кругом. А этот... Он даже читать не умеет. - Так и я не умею. - обиделся Чёрный - Так ты хочешь сказать, что я безграмотный? - Отвяжись! - устало сказал я. - Заткнись, зараза! И без тебя тошно. И Чёрный заткнулся.

Жена Никодимыча Поздравляем! Вы – Жена Никодимыча! Круче Вас только горы! Вас боится и слушается сам Никодимыч! Мы тоже к Вам со всем уважением и почтением. Пройти тест