Предыдущая   На главную   Содержание   Часть 3   - Жалостная история! - Белый смахнул невидимую слезу. - А я не люблю такие. - Чёрный был мрачен. - И сочинителей таких не люблю. Слышь, ты! Ты давай по другому эту историю придумай. Чтобы почеловечней, повнушительней. Ты вот, к примеру про нас придумай. А мы тебе... Сам понимаешь... Без блата в наше время... - А пошёл ты... - сказал я просто. ... Да! Совсем заболтался. Отвлёкся. Так о чём это я говорил?.. Вспомнил! О поляне. Очутился, дескать... ...На краю поляны протекал ручей и сгрудилось несколько берёз. Поляна поросла клевером и кашкой. Стояли маленькие групки ромашек и колокольчиков. Я по русской привычке любоваться цветами тогда, когда они у тебя в руке, потянулся к ромашкам. Ан не тут- то было! Мне рвать цветы было нечем.Руки были вроде на месте, а вот схватить я ими ничего не мог. Предметы проскальзывали сквозь них. Я посмотрел на свои следы - я не приминал травы. Я подошёл к ручью. Возле самых берёз был небольшой омуток. Я наклонился к воде. Я ожидал увидеть своё отражение в этом зыбком зеркале. Но из воды смотрел не я. В воде крутился водоворот лиц знакомых и незнакомых, мужских и женских, молодых и старых. Осталось решить - это происходит в ручье с моим отражением, либо так трансформируется моё лицо? Я отошёл от берега и постарался успокоиться. Вся эта чертовщина, происходившая со мной, мне уже изрядно надоела. Я посмотрел как берёзы раскачиваются под ветерком и меня осенило. Это мне дали понять, что всё - во мне. И радость и ужас. Все люди, которых я когда либо встретил на своём пути - они тоже во мне. Я - в них, они - во мне.Так же как я во вселенной и вселенная во мне. Я снова подошёл к омуту. Там не было воды. Вместо воды зиял бездонный провал. Я набрал полную грудь воздуха и шагнул в неизвестное… - Слушай дружище! - возник Чёрный, - Ты кончай тут сказки Шехерезады рассказывать. Не умеешь про нас - так поступок ищи. А то надоело уже. Тягаемся тут с тобой, как дурень с писаной торбой! - Не знаю, ребята, не знаю... Мне это тоже надоело. Я сделал красивую, как говорят актёры, наполненную паузу и попросил: - Дали бы закурить, что ли? Чёрный с белым многозначительно переглянулись... …На набережной было непросто увидеть Дунай. Набережная превратилась в рынок. Там можно было купить всё чем богаты народные промыслы Венгрии и Западной Украины. На террасах кафе сидели некрасивые девки. Они тоже были выставлены на продажу. Я походил по торговым рядам, купил кожанную сумку в подарок жене и, довольный своим комерческим даром, присел за столик небольшой пивной. Я заказал кружку пива и стал любоваться противоположным берегом Дуная. Там, на скалистом берегу стоял причудливый замок венгерских королей. Замок был удачно подсвечен цветными прожекторами и казался ненастоящим. Я думал о том, что, когда я начал ходить, мама с мудрёными заклинаниями водила по полу между моими ножками столовым ножом. - Путы надо перерезать, - поясняла она отцу. Вот и сейчас я ощущал, что у меня перерезаны путы, распахнуты глаза и развязался язык. Я не просто существовал в этом мире, я видел и слышал его. Это было чудо похожее на библейские чудеса исцеления. На Будапешт опустился тёплый вечер. Рынок разошёлся. Только коренастые гуцулки в плюшевых душегрейках упрямо трясли своими скатертями, украшенными вышивкой ришелье. Они были профессионалы и им было наплевать на чудеса… …Я приоткрыл глаза. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы сообразить, что я нахожусь в госпитале. Возле кровати маячили двое в белом. Один сказал: - Будем стирать из памяти всё. Тяжёлая травма и амнезия в этом случае будет вполне объяснима. Я насторожился и посмотрел повнимательнее. У говорившего не было рук. В висевшей в воздухе кисти был зажат прибор похожий на шприц. Я решил сопротивляться до последнего. Один из них приподнял мне веко правого глаза, а второй поднёс приборчик поближе. Снова тонкий голубой луч проникает в меня. Я представил, что я пустая колба. Просто лабораторная колба. Все моё существо ушло на это представление. - У него ничего лишнего не осталось в памяти. Только то, что понадобится для работы, - услышал я голос. Из последних сил я открыл глаза. Эти двое уже растаяли в воздухе. Только лишь голубая хирургическая шапочка долго порхала возле двери… И тут же возле меня - снова один в белом. Я приподнял правую руку и показал этому в белом средний палец. - Очнулся, Гудзини? - услышал я. - Время от времени он приходит в себя, - это голос моей жены. - А почему Гудзини? - Персонал окрестил. - Засмеялся тот, что в белом. - Как не привяжут, он вся- равно развязывался. Никто не может понять как. С параличом левой части тела. Великий Гудзини такого не мог. Я присмотрелся. Рядом со мной стоял обычный врач. С обычным стетоскопом на шее. Китаец а может, японец. Я хотел извиниться за показанный средний палец, но сумел только прохрипеть невнятное. - Он говорил в бреду?- Спросил этот доктор у моей жены. - Да. - Ответила она. - Что- то невнятное про Китай, про некоего Даоса. - Потрясающе. - сказал врач. …Постояв у родительских могил я зашёл в церковь Александра Невского, построенную в начале века городскими купцами- выкрестами. Служба уже закончилась и в церкви было пусто и тихо. Только негромко потрескивали свечи. Из алтарной части вышел уже в светской одежде батюшка, отец Николай. Мы обнялись и сделали вид, что троекратно расцеловались. От батюшки уже пахло перегаром. Я отдал ему, лежащий в сумке, подарок храму - напрестольное Евангелие. Добротное издание начала века. Старик обрадовался, как ребёнок. Приговаривая, что храму без Евангелия никак нельзя, и что сколько раз он напоминал благочинному, он всё листал и листал тяжеленный фолиант. Потом он провёл меня в алтарь. Одна из икон оказалась дверцей в маленький шкафчик. В этом своеобразном сейфе стояла початая бутылка водки и стакан покрытый, как на поминках, кусочком хлеба. Я наотрез отказался пить и батюшка сам выпил гранёный, рассуждая, что на радостях не выпить грех и что такая уж жизнь поповья - не пить, так со смеху помрёшь… …Я очнулся и понял, что жив. Для меня это было главное. Хотя, в тот момент я просто не знал, что главное. Рядом со мной сидела моя жена. Я начал рассказывать ей обо всём, что со мной было. Я говорил и говорил, пока были силы. Я ещё не разделял бред и реальность и торопился высказать всё, что было со мной. Потом я устал и снова провалился в небытие… - Вот интересно - Спросил я у Белого - Это то, что было, или то, что будет? - Не знаю. - задумался Белый. - Скорей всего - это то, что не может быть. …Берег моря. Пустой и каменистый. На холмах дежит полуразрушенный не то замок, не то монастырь. Я брожу вдоль стен из дикого камня и вижу на них отпечатки эмоций. Мне никогда ещё не приходилось разглядывать эмоции. Они не имеют формы и цвета. Я просто знаю, что вот это любовь, это ненависть, это- дружба. Хотя их гамма намного сложней и не имеет названия. Если положить руку на какой-нибудь из них, испытаешь те же чувства. Я вдруг подумал о том сколько стен я испачкал собой и мне стало нехорошо… ...Красивое это было утро! С хайвея поверх крыш было видно, как наливались светом и цветом перистые облака на востоке. И от понимания того, что сегодняшняя копейка будет полита немалым потом, у меня сладко томилось тело. Я снова видел себя со стороны. Сбоку и немного сверху. Я ехал в старом траке "International", в кабину которого было впрессовано три человека, не считая водителя. Теснота никого не смущала. Главное, что зашла работа и на эту работу Босс взял именно их. Босс, кстати сказать, ехал вместе с рабочими. Он и пахал обычно на равных со всеми. За рулём сидел Усатый. Бывший вор и алкоголик вкалывал, как папа Карло, регулярно посылая деньги и барахлишко семье в Ленинград. Усатый имел "одну, но пламенную страсть" - он покупал электронику. Он точно знал, чем разнятся аппараты разных фирм, и брал, разумеется, лучшие. Правда пару раз в году он напивался до истерики, а потом в ярости крушил молотком и выбрасывал из окна свою коллекцию. Запой заканчивался и Усатый снова усердно трудился и снова покупал драгоценные аппараты. В ногах на полу устроился мальчонка из Одессы, которого взяли с биржи. Он совсем недавно приехал и всё ему было в диковинку. Володя, так звали мальца, говорил не переставая. Впрочем никто его не слушал - каждый думал о своём. Я, например, размышлял, где добрать пойнты, чтобы получить американские права. Тогда можно было бы сесть за баранку в такси, или на кар сервис уйти в крайнем случае. Можно, конечно, и без прав обойтись. Вон, Усатый ездит - и ничего. Когда останавливает Усатого дорожная полиция, он предъявляет свой военный билет, объясняя, что это и есть советские международные права, и что с такими правами он может хоть на танке ездить. Шутка про танк обычно нравится полицейским. И морда у Усатого настолько обаятельная и честная - и не хочешь поверить, а поверишь. Клиента сегодня брали в Бронксе.Радостный такой коротышка - мексикоза. Как не радоваться - дом купил. Сначит сбылась Великая американская мечта. Я решил, что когда куплю дом, тоже зарадуюсь. А пока радоваться нечему. Пока пахать надо. Босс повёл клиента подписывать контракт и можно было перекурить. Подошёл Усатый : - Вот попали, блин горелый! Пива тут не найдёшь, как ни ищи. - Что? Хреново? - спросил я у Усатого не без злорадства, потому что сам себе позволить выпивку не мог. - Угу. - согласился Усатый - Весь в пупырышках, как майский огурец. - и смачно плюнул под трак. Я посмотрел вслед плевку. Под траком сидела лягушка. Чёрная с ярко-оранжевыми глазами и золотой спинкой. - Ну, ты даёшь! - возмутился Усатый - Вечно какое- нибудь паскудство найдёшь! Ну, сейчас мы ей покажем! Усатый прыгнул в трак и дал задний ход. В лицо мне брызнуло прохладным. Выбежал довольный Босс и сказал обычное: - Ну что, евреи, упрёмся? И мы упёрлись. Затрещали разворачиваемые коробки, зашуршала бумага, завизжал тейп. Вот что умел босс, так демонстрировать клиенту класс работы. Молча, быстро, умело. Мексикоза стоял в уголке, рот приоткрыв от восхищения. Так смотрят дети в цирке на манипуляции фокусника. Я крутил коробки и думал, что этот спэниш попал сегодня по-настоящему. Каждая коробка стоила на первый взгляд не такие уж страшные деньги. Но в куче соберётся, наверное, на штуки полторы. И у меня возникло предчувствие скандала. Это предчувствие, возникнув, не исчезало, а наоборот крепло с каждым часом. Не исчезло это поганое предчувствие и тогда, когда загрузили трак, и тогда, когда ехали в апстейт по открыточно- красивой горной дороге, и тогда, когда начали разгружаться.Это предчувствие оформилось и стало явью, когда Босс, закрыв трак на замок, пошёл к клиенту со счётом. Такой уж порядок был у Босса - если клиент отказывался платить, его барахлишко отправлялось на склад до полного расчёта. Почему-то не все были довольны этим порядком. Не понравилось это и мексиканцу, который с воплем: - Я вам, так перетак, покажу сейчас две тысячи! - выскочил из дома с "Магнумом" в руках. На руках у него висли верещавшие женщины. Мексикоза сделал два круга вокруг дома, запыхался и стал звонить. Минут через десять подъехала целая команда. Боссу показали мачете и посоветовали не трепыхаться. Мексикоза подошёл к нам: - Вы не волнуйтесь парни,- сказал он довольно, - я понимаю, что это ваша работа. Но поймите и меня. И мы не стали волноваться. Мы не волновались, когда спениши сбивали замок с трака. Мы не волновались, когда те же спэниши разгружали трак. Не волновались, только покуривали. Я тоже воспринял скандал спокойно, - не такое ещё бывало, - но на душе всё же было противно. Уже поздним вечером, когда я ехал в автобусе в свою конуру, на душе тоже стало спокойно. Меня босс пригласил завтра на работу. Значит ценит. А потом я вспомнил чёрную лягушку с золотой спинкой и мне опять стало противно. Может, ядовитая какая. - Я по жизни оптимист, - вякнул Чёрный и налил себе стаканчик. Он с Белым сидели за столом, как люди. На столе стояла надопитая бутылка и лежала немудрёная закуска. - Так вот. - Чёрный налил себе стаканчик, чокнулся с Белым и продолжил: - И, как оптимист, я требую изменения той гадости, что ты рассказал. - Да уж... - Поддержал Белый собутыльника, - Хотелось бы уж... как- нибудь... А то... просто блин горелый... - Хорошо, ребята. Я подумаю. - сказал я чтобы отвязаться. - А ты не думай. Чё тут думать? - Чёрный надзидательно покачал вилкой с наколотым ломтиком колбасы, - Мыслитель нашёлся. Ты возьми, да перескажи по другому. Чтобы настроение... И ваще... - Ладно, - согласился я. - Вот попали, блин горелый! Пива тут не найдёшь, как ни ищи. - Что? Хреново? - спросил я у Усатого не без злорадства, потому что сам себе позволить выпивку не мог. - Угу. - согласился Усатый - Весь в пупырышках, как майский огурец. - и смачно плюнул под трак. Я посмотрел вслед плевку. Под траком сидела лягушка. Чёрная с ярко-оранжевыми глазами и золотым листком на спинке. Я поднял лягушку и отнёс в кусты. - Не вылазь, дурашка. Затопчут. -посоветовал я лягушке и вернулся к траку. - Ну, ты даёшь! - возмутился Усатый - Может, на ней зараза какая- нибудь! - Зараза к заразе... - сказал я и оборвал сам себя. Такой пошлой показалась мне эта народная мудрость. Выбежал довольный Босс и сказал обычное : - Ну что, евреи, упрёмся? И мы упёрлись. Затрещали разворачиваемые коробки, зашуршала бумага, завизжал тейп. Вот что умел босс, так демонстрировать клиенту класс работы. Молча, быстро, умело. Мексикоза стоял в уголке, рот приоткрыв от восхищения. Так смотрят дети в цирке на манипуляции фокусника. Я крутил коробки и думал, что этот спэниш попал сегодня по-настоящему. Каждая коробка стоила на первый взгляд не такие уж страшные деньги. Но в куче соберётся, наверное, на штуки полторы. И у меня возникло предчувствие скандала. Это предчувствие, возникнув, не исчезало, а наоборот, крепло с каждым часом. Не исчезло это поганое предчувствие и тогда, когда загрузили трак, и тогда, когда ехали в апстейт по открыточно- красивой горной дороге, и тогда, когда начали разгружаться.Это предчувствие оформилось и стало явью, коогда Босс, закрыв трак на замок, пошёл к клиенту со счётом. Такой уж порядок был у босса - если клиент отказывался платить, его барахлишко отправлялось на склад до полного расчёта. Почему-то не все были довольны этим порядком. Не понравилось это и мексиканцу, который с воплем : - Я вам, так перетак, покажу сейчас две тысячи! - выскочил из дома с "Магнумом" в руках. На руках у него висли верещавшие женщины. Мексикоза сделал два круга вокруг дома, запыхался и стал звонить в полицию. Я воспринял скандал спокойно, - не такое ещё бывало, - но на душе всё же было противно. Полиция приехала быстро и красиво. Пять машин заблокировали пути отхода. Копы, выскочив, спрятались за машинами и начали целиться неведомо куда.Чёрный сержант долго морщил лоб, читая контракты, а потом объяснил спэнишу, что нарушений не видит, а в частный бизнес вмешиваться не имеет права. Полицейские снялись так же красиво, как и приехали. Мексикоза тем временем начал звонить диспетчерам, требуя Босса. Босс стоял рядом с бумагами в руках и сочувственно слушал, как диспетчеры объясняют, что Босс вчера буквально уехал во Флориду, и что рабочие ничем помочь не могут - они выполняют инструкции. Дело закончилось тем, чем и должно было закончиться. Расстроенный клиент заплатил. Когда уже поздним вечером я ехал в автобусе в свою конуру , на душе уже было спокойно и радостно. Мне Босс отслюнил на двадцатку больше того, чем положено. Значит ценит. А потом я вспомнил чёрную лягушку с золотой спинкой и мне стало ещё радостней. - Вот это лучше. Честное слово, лучше. - одобрил Чёрный. - Конечно лучше, - поддержал Константин, - Только... Это... Я не понял, блин... А дальше что же было?.. - А дальше ничего не было - Объяснил я. - Дальше я просто из автобуса вышел. И всё. …В нише этой стены оказалась лавочка. Я бродил по старой Варшаве и случайно наткнулся на эту лавчонку. Там играла странная музыка, под потолком висел муляж огромной летучей мыши, а в глубине красовалось чучело крокодила. - Чем торгуешь? - спросил я у молодого парня в кипе. Парень так быстро затрещал на польском,что я успел разобрать лишь несколько слов. Тогда он повторил медленно и раздельно: - Ка-ба-лла. Кабалла. Я купил себе серебряный кулон с замысловатыми знаками и повесил на шею. Через пару дней я, вернувшись домой, показал жене своё приобретение. И кулон и цепочка почернели и производили впечатление мрачное. Почему я не выбросил его тогда? Сколько я ни искал потом в Варшаве эту лавчонку, она как сквозь землю провалилась. А в крепостной стене просто не было таких больших ниш… …С детства у меня была уверенность, что я уже был в этом жёстком мире. И все мои попытки утвердиться здесь - всего лишь мучительные попытки вспомнить. Как вспомнить себя? У меня хорошая память. Я помню себя с пелёнок. И, сколько помню, я очень плохо принимал правила игры. Ориентация в трёхмерном пространстве, добро и зло, линейная перспектива. Я то знал, что я просто не могу вспомнить, как надо втискивать самого себя в общепринятые формы и нормы. Но похоже знал только я. Мне говорили: - Ты должен хорошо учиться и хорошо себя вести, тогда ты будешь начальником. Иначе ты будешь пастухом. Но я подозревал, что предмет становится тем, чем его назовут. Назови пастуха начальник, он им и будет, назови начальника…ещё какой пастух получится. Человек говорил сам себе: - Вот теперь я слесарь, или учитель, или офицер. И тем самым ставил себя в ценностные рамки этого профессионального круга. Он стал профессионалом. Он умер как человек, ибо его свобода, его воля подавлены, угнетены.Он сам выстроил себе тюрьму и сам себя заключил в неё. Он ест то, что ест стая, он видит то, что видит стая, он даже любит так, как принято в его стае… …Я вышел покурить на балкончик. Сверху так хорошо виден весь периметр зоны. Я курю на балконе клуба спец ГПТУ, если попросту детской колонии для несовершеннолетних преступников. Я руковожу здесь драматическим кружком. Мне очень тяжело и работать и наблюдать, как оттягиваются на своих подопечных мои коллеги. Я возвращаюсь в комнату для занятий. Ребята сидят вокруг Саши Синюхина. Саша отбыл свой срок. Он бы давно освободился, да училище не смогло найти его родителей. Завтра Саша уедет в Ригу в мореходку. Он мечтательно рассказывает ребятам, как будет ходить коком на судне и как наестся до сыта. Мальчишки слушают его и не слушают. Они мечтают каждый о своём. Чистые прекрасные, открытые глаза. На каком повороте судьбы их вышвырнуло из стаи?.. …Я шел по вечереющей улице городка, в котором родился и которому были отданы мои силы. Город этот никогда не понимал и не принимал меня. Его жители, которых я так любил, равнодушно вытолкнули меня на чужбину, как только я устал и ослаб. Меня догнала симпатичная блондинка. Она держала за руку мальчика лет трёх-четырёх. - Привет. - сказала она и обратилась к малышу, - Поздоровайся с папой. Я на всякий случай посмотрел по сторонам. На улице не было мужчин, кроме меня. Я вопрошающе уставился на блондинку. - Ну, что смотришь? - спросила она, - Настрогают ребятишек - и в кусты. В это время малыш сказал басом: - Здравствуй, папа. Я посмотрел на него. У мальчика было усталое и морщинистое лицо старика.. …Малый репетиционный зал расположен на пятом этаже под самой крышей театра. Сегодня ведёт репетицию Николай Васильевич. Он маленького роста с огромным носом и подвижными актёрскими губами. Руки его постоянно дрожат. В своё время он получил срок за то, что мечтал сыграть Ленина. Под страшным секретом он показывал мне свои фотографии в гриме и костюме. Рассматривая эти фото, я думал, что посадили за дело: большей карикатуры на вождя мирового пролетариата мне видеть не приходилось. Я голоден и от этого или от того, что сцена не удаётся и повторяем мы её бесчётное количество раз, возникает ощущение нереальности происходящего и сладкой невесомости в теле. Мы репетируем "Платона Кречета", где я должен сыграть Бублика, толстенького, милого и хитренького старого врача. Как раз хитрость у меня и не получается. Я всегда врал из любви к искусству и, насколько помню, чем невероятнее было враньё, тем больше в него верили. Наконец наш старик устаёт мне объяснять, что хороший человек может быть хитрым и делает перерыв. В труппе было достаточно возрастных актёров. Почему Бублика играл я, мальчишка 15 лет? Может быть было во мне что-то?.. - Нет! Я больше не хочу! Я больше не могу! Снова началась бешенная круговерть по коридорам. Я же очнулся уже. Операция закончена. Я хочу обратно в свой надёжный привычный физический мир! Не надо мне показывать мою жизнь и мои проступки - я это видел уже! Сколько раз, умирая, я окунался в эту круговерть? Что- что, а посмотреть смерти в лицо мне удавалось!” …Мне тут же предоставили такую возможность. Я увидел себя сверху, и только потом, через несколько секунд вошёл в себя. Интересно, вошёл в себя или пришёл в себя? Я сидел за накрытым столом. Напротив - отец, Мама хлопотала у горящей плиты. Отец налил по стопочке и сказал: - Ну, за встречу, сынок. Ты ведь у нас первый раз. Мы выпили,закусили. Я обратил внимание на зверюшку, трущуюся, как кот, у ног. Нечто лохматенькое, похожее не то на собачонку, не то на поросёнка, а, скорее, на броненосца с поросячьей мордочкой суетилось под столом. Оно бегало на задних лапках, держа в передних платочек, которым старалось закрыть мордочку. - Кто это? - спросил я - Это? Это твоя смерть, сынок, - просто ответил отец, - Ишь, стесняется, рыло кутает - Странно. Я думал, что она другая. - Это уж какая к кому придёт. Тут не угадаешь. - ответил отец …Всё! Отработал! Пошёл занавес. Я вышел несколько раз на поклон и, торопясь, пошёл в курилку. Вокруг целовался народ. Говорят - традиция. Я плевал на традиции. Я смертельно хотел сесть в кресло, вытянуть ноги с горящими ступнями и спокойно выкурить сигарету. Похоже, я честно отпахал свой гонорар. Мимо, стуча копытами, то и дело пробегали театральные дамы. Каждая считала своим долгом напомнить, что сейчас будет банкет. Длинный стол в общей гримёрке был обсижен со всех сторон. Я не сумел сесть к столу и, забрав несколько бутербродов и стакан, пристроился в уголке на ящике с костюмами. Народ старательно пил. Все были немного возбуждены и каждый рассказывал, как много лично он сделал, чтобы этот спектакль получился. А я вспоминал, что каждый, сидящий здесь, сделал всё, что мог, чтобы угробить затею. Они были профессионалы, а я залётный дилетант в поисках пары сотен… .... Нет! Я больше не могу! - закричал Чёрный. - Он водит нас за нос! Сказано было - ищи поступок. А он? Что он тут творит? Что вытворяет? Не-е-т! Я увольняюсь по собственному желанию! - Ты остынь, дружище, остынь. - приобнял Белый Чёрного за плечи. И начал капать в рюмку из пузырька... …Я был убеждён, что красивее лягушки нет существа на свете. Сколько мне было лет тогда - это не важно. Боюсь, что осознание себя у меня не менялось и не изменится уже. Я смотрю на свои старые фотографии и понимаю, что это не я. Как я выгляжу? Кто меня знает. Этот день был особенно удачен. Я наловил лягушек целое ведро. Время от времени я запускал руку под крышку и хватал лягушку за пузо. Лапы у неё растопыривались в разные стороны, но это не мешало мне любоваться. Ни у кого я больше не встречал таких красивых глаз. Но охота охотой, а о животных нужно было позаботиться. Возле хаты на лавке стоял ряд ведёрных чугунков. В один из них я и поместил свою добычу. Долил воды и накрошил хлеба. Целый день я то и дело подбегал к чугунку и любовался на свой террариум. Утром я проснулся от криков бабки Тимошихи. Она кляла последними словами кого-то. Я догадался, что меня, вылез через окно в палисад и залёг между гряд. Оказалось, что Тимошиха сердится не сильно. А ругается только для порядку. Утром, как обычно, она всыпала картошки в чугун и поставила в печь. Однако, когда она вынула варево из печи и подняла крышку, то увидела,что картошка превратилась в белопузых лягушек. Я оплакивал своих подружек до позднего вечера. Я же хотел, чтобы им было лучше. Сколько раз потом я вспоминал их! Мне ведь пришлось узнать на собственной шкуре, что это такое, когда тебе делают лучше… - Слушай, друг! - Спросил Чёоный. - Ты мне вот что объясни. Ты мне объясни, что такое калейдоскоп? - А это хорошая такая игрушка была. И устроена просто. В картонную трубку вставлены шесть узких полосок зеркал. Спереди в трубке глазок, в который смотреть надо. Если не смотреть в глазок, а просто на калейдоскоп, ничего интересного. А когда смотришь именно туда, куда надо, то всякие необычные узоры складываются. Это потому что сзади калейдоскопа есть коробочка за стёклышком. А в этой коробочке всякое такое... Цветные бусины, осколки стёклышек. Из них - то и возникают картинки. И можно аккуратненько эту коробочку раскрыть, казённые стёклышки выбросить, и наполнить всем, что в голову придёт. Тогда ещё интереснее. - Класс!, - сказал Белый. - А ты нам эту штуку покажешь? - Не знаю, брат, - задумался я. - Не знаю. Я уже давно таких хороших вещей в продаже не видел. - Прячут от народа! - возмутился Чёрный. - Как, блин, что получше, так для себя прячут! - Ну, это вряд ли... - засомневался я. А потом добавил: - Интересно, что нужно в эту коробочку положить такое, чтобы получилось моё лицо?.. ...А сейчас я боец истребительного батальона. И только что вернулся домой. После операции по уничтожению банды Учителя. Неделю мотались по лесам - и ничего. Этот чёртов Учитель, как сквозь землю провалился. Арестовали для отчёта несколько предполагаемых приспешников - и всё. В подворотне меня остановил фотограф Маркин. - Слышали? Ночью Ласкиных взяли? - прошептал Маркин. - Что это будет, Вы не скажете? Маркин стоял на костылях, прислонившись спиной к углу дома. Ногу он потерял ещё в первую мировую. - А ничего не будет. - ответил я и поправил винтовку на плече. - Будет всё, как положено. Маркин разочарованно покачал головой и ушёл в своё ателье с самодельной вывеской - "На нашем фото ваша любовь будет лучше новой". А я поднимался по лестнице, радуясь, что поем горячего. Пока жена суетилась и накрывала стол я недовольно рассматривал племянницу Вальку, которая лежала на кровати, как на своей. - Ишь, сучка, нагуляла пузо! - думал я. - Как блядовать, так с дядькой не советовалась, а как рожать, так "Дядя, помоги". Валька боялась кричать и во время схваток яростно жевала тряпку. - Тётя! Может пора? - спросила Валька. Она хотела чтобы всё побыстрей закончилось. - Придёт пора - почуешь - сказала Наташка, чтобы отвязаться. А потом к мне, заглядывая в глаза - Не бросить же её в таком положении? Не чужая ведь. - Не чужая - согласился я. Доел щи. Довольно рыгнул и пошёл курить к печке, чтобы дым вытянуло.Я не любил, когда в комнате воняло табачным перегаром. Вернулась Наташка из кухни с тазом горячей воды. Сказала : - Ты пошёл бы в подвал, да ямку вырыл. Ваську заодно покорми. Я приготовила. Я, как был в ватных штанах, взял ведро с помоями для кабанчика Васьки и пошёл в подвал. Я зажёг свечку, стоящую полочке, вылил Васькино варево ему в лоханку и почесал кабанчика. Васька чавкал и довольно похрюкивал. Я взял лопату и вырыл яму у Васькиной загородки штыка в три глубиной. Потом поднялся на верх. Там уже всё было в порядке. Валька лежала с осунувшимся, но счастливым лицом. Наташка подала мне свёрток: - Смотри живым не зарывай, а то неприкаянным ходить будет. Я взял немного попискивающий свёрток и, спускаясь по лестнице в подвал, несколько раз стукнул этим свёртком о стену. - Ну вот и всё, - сказал я трамбуя землю сапогом. - Ну вот и хорошо. Как положено. …В четыре часа утра позвонила из роддома медсестра и сообщила, что родилась девочка. Я так испугался, что проснулся от испуга, и долго стоял у телефона с трубкой в руке. Я просто не знал, что нужно делать. Медсестра, вручая мне пакет, пыталась меня успокоить. Дома выяснилось, что в пакете, в специальных тряпочках, находится крошечное красненькое существо со старческим личиком и морщинами на лбу. Меня накрыла и унесла волна нежности к этому беззащитному комочку, венцу нашей любви. Я даже по- другому стал смотреть на мою любимую. Как, почему и за что именно в ней осуществилось это чудо появления на свет, чудо возникновения жизни? Однажды, когда дочка подросла, но не закрылась ещё от меня, я вдруг понял, что все те знания, которые я так мучительно приобретал и копил, даны ей изначально… - Ну что? - спросил я у моих мучителей- учителей. - Когда же этот поступок? Сил нет уже! - Терпи. - посочувствовал Белый. - Как только - так сразу... …Я сижу на длинной скамейке сквера и рассматриваю прохожих. Я стараюсь угадать по лицу, по манере себя держать характер этого человека, его профессию. Я брежу перевоплощением на сцене. Меня просто завораживает этот волшебный процесс - влияние характера на внешность и внешности на характер. Плюс среда и профессия. Я совсем недавно заметил, что, кем я себя представлю, тем и становлюсь, то есть люди видят меня именно таким, каким я представил себя. В скверик входили двое моих очень навязчивых друзей. Видеть их было приятно, а вот общаться - не очень. Я представил себя пустым пакетом из- под молока, лежащим на лавке. Зануды прошли мимо. Я закурил и стал думать о своих друзьях - они настоящие, или придумали себя. Я решил, что все придумывают себя, свою роль в жизни и удача либо неудача зависят во многом от того, как ты себя придумал… …Так до сих пор и не пойму - кой чёрт занёс меня в общество цветоводов? Общество разместилось в полуподвальном помещении старого дома. От сырости и перепадов температуры коробились учебные плакаты на стенах. Я посмотрел расценки на приём- сдачу семенных материалов. Они, эти расценки, мне понравились. Килограмм семян игольчатой астры тянул на 360 рублей. Я заплатил вступительные взносы и купил несколько пакетиков семян астры. В автобусе я подсчитал будующие доходы. Получалось красиво. Я знал, что астра высаживается в грунт рассадой. Через несколько дней я сбил ящики для рассады и посеял моё будущее благосостояние. Пока семена всходили, у меня было время и я просмотрел несколько популярных книг по цветоводству. Оказалось, что посеял я неправильно, да ещё саженцы нужно пикировать. Несмотря на нарушение всех инструкций всходы поднялись дружно. Несколько дней я пикировал их, для чего пришлось сбить кучу новых ящиков. Всё это стало мне надоедать. Утешала лишь красивая сумма, которую я должен был получить осенью. Астры подрастали и даже однажды зацвели, во что уже никто не верил. Возле дома раскинулось поле чудес. Но я не мог ни любоваться, ни удивляться чуду. Я ждал осени. Осень пришла настолько дождливая, что все мои семена сгнили. Так не сбылась мечта. Сейчас я знаю - она не сбылась потому, что вместо того чтобы наслаждаться процессом созидания, я ждал результата… - А что у него ещё могло получиться? - трагическим тоном начал вопрошать кактус в горшке, - Нет! Я вас спрашиваю - что у него могло ещё получиться? Он не дождался ответа и ответил сам: - Ничего хорошего у него получиться не могло. Потому, что относился он к растениям, я вам скажу, не по- человечески. По- свински он к растениям относился. Вот так бы и дал ему колючками по жопе! Я хотел уже возразить этому наглецу, да вдруг вспомнил, как экспериментировал с огурцами. Впрочем, вспомнил не я. Вспомнил Чёрный с довольным возгласом: - Ага!.. …Однажды я решил выращивать огурцы по новой системе. То есть относиться к ним не как к "полезному растению", плоды которого я в результате могу сожрать, а как к вполне разумному существу, с которым надо скооперироваться, чтобы помочь ему продолжить свой вид. Я взял пачку семян и сказал им: - Мне очень жаль, но грядут плохие времена. Держитесь, ребята. После такой умной речи ничего не оставалось как создать плохие времена искуственно. Я нагрел семена на сковороде, завернул их в тряпочку, и на пару часов засунул в морозильник. Повторив эту операцию несколько раз, я решил, что уж теперь они в плохие времена поверили, и высыпал семена в стакан с водой. Почти все они всплыли, а это значит, что умерли. На дне осталось с десяток самых упорных. Их то я и высадил в питательные горшочки. А затем уже зацветающей рассадой перенёс в гряду под плёнку. Я, как придурок, вслух объяснял им при этом, какие они умные, сильные, красивые, и, что я буду очень стараться сделать всё, чтобы они стали ещё лучше. Сажал я их на новолуние, так что оставался пустяк: на полную луну на рассвете нужно было в голом виде на метле объехать семь раз грядку. Зачем это нужно было я не знал, но твёрдо знал, что это нужно. После этого уже ничего особого не делать, кроме обычного ухода. Да не забыть только, собирая огурцы, продолжать нахваливать растения и просить прощения за то, что собираешь их плоды. Всё. После этого вы решили небось, что “крыша” у меня съехала набекрень задолго до моей травмы. Может быть и так. Только результат такой вот “селекции” оказался больше, чем я ожидал. Урожай потрясал соседей. На огурцах почти не было пустоцвета… - Ну и ну! - сказал Белый, - А мы уже было начали относиться к тебе, как к разумному… Не знаю, что он этим хотел сказать… …Сначала я думал, что меня опять связали. Я не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Но, когда я постепенно пришёл в себя, я, наконец, сообразил, что я парализован. У постели сидела моя жена. В глазах у неё был страх. Я лежал и жевал дурацкую шутку, что из всех способов передвижения мне остался только один - ходить под себя. Я осторожно поднял правую руку и ощупал голову. Сетка швов с правой стороны. Я мобилизовал свою память - увы, я ничего не помнил о том, что со мной произошло, кроме мучительного блуждания в межпространстве. Я посмотрел на жену. Она попробовала улыбнуться. - Ты сильный. - сказала она, - Ты сильный и ты выживешь. - Зачем? - спросил я и снова ушёл в никуда… …В Киеве стояла та самая буйная южная весна, когда зацветают палки забора. Мы, непривычные к таким вёснам, немного очумели от бешеной страсти земли и от дерзости растений. Они занимались любовью прилюдно и плевать им было на всё. От нечего делать я зашёл в музей зарубежного искусства. Там оказалось, что под "зарубежным" устроители музея имели ввиду в основном русское искусство. Я шаландался по залам, увешанным картинами передвижников и мне было скучно до тошноты и хотелось есть. В коридорчике между залами висело несколько графических листов. Я подошёл - и обомлел. С листа, на котором был изображён белый цветок, бил мощный и ровный энергетический поток. Этот лист завораживал, заколдовывал, не позволял отойти. Там, стоя в тесном коридорчике киевского музея я понял, что природа искусства не в формальном владении приёмами, не в той или иной школе,но в способности выплеснуть из себя вот такой энергетический луч, светлый и тёплый. Этому нельзя научить. Это либо есть, либо нет. Так же, как талант любви, талант самопожертвования. Я посмотрел на подпись. Этого человека всю его жизнь считали безумным. Он умер в психиатрической лечебнице. Это была "Белая азалия" Михаила Врубеля… …Очень странное это было место. Утреннее, ещё не жаркое солнце, зацепилось за пальмовые листья, да так и осталось в них. Студийными декорациями стояло несколько домов. Да нет. Не домов. Стояли только фронтоны домов. Чем-то они мне были знакомы. Я стал их рассматривать - точно. Это были те дома, которые я в своё время хотел построить. В которых мечтал жить. Я подошёл к одному из них. Рядом был разбит небольшой сад. По краю бассейна цвели ирисы. Среди пылающих цветом рододендронов был сад камней. Это стояли памятники, которые я не успел сделать. У трёх пальм располагалась мебель. Я узнал её. Я вынул книгу из книжного шкафа. Руки начали дрожать, как всегда, когда я брал в руки книгу, за которой долго охотился. Я огляделся. Хотелось посидеть в тени и полистать, понюхать это сокровище. Но я напрасно шарил глазами. Тени не было. Как не было уверенности, что книгу удастся полистать. Более того. Книга неожиданно начала попискивать и ворочаться в моих руках. Потом вспорхнула и улетела обратно в шкаф. Я начал соображать, что здесь живёт всё о чём я мечтал. На полянке стали появляться человеческие фигуры. Огромный кролик вскарабкался на пальму и начал жевать плоды, чавкая и сплёвывая семечки на землю. Я внимательно осмотрелся ещё раз. В этом, привлекательном на первый взгляд мирке, было невыносимо скучно. - Любая мечта прекрасна до реализации. -сказал я себе и не стал подходить к людям. Люди и при жизни доставляли мне достаточно разочарований… …Неприбранная общая гримёрка провинциального театра. Массивный резонёр дядя Миша учит меня пить водку. Дядя Миша - местечковая легенда. Он отлично знает, что о нём говорят, гордится этим, и придумывает новые и новые миниспектакли, в которых он и автор и постановщик и актёр. Вчера у него был выход во втором акте. Перед антрактом он распахнул, не открыл, а именно распахнул, дверь в женскую гримёрную и густым басом изрёк: - Девочки! Мишеньке бутылочке не будет - Мишенька на сцену не выйдет! Театральные дамы ругались нещадно. Богатый и без того лексикон дяди Миши cтал намного богаче. Однако, девочки ругаться ругались, но бутылочку всё же принесли. Дядя Миша пьёт сегодня по поводу победы над бабьём и учит меня уму разуму: - Ты, сынок пойми главное: театр - говно. Вот вчера, к примеру, Наталья Ивановна... Посмотришь - интеллигентнейшая дама... А как обругала? Глупиздень! Это же надо! А снаружи посмотреть - ни разу в жизни посрать не сходила! Дядя Миша вынимает из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку с водкой, аккуратно наливает маленький стаканчик, выпивает, вкусно и оглушительно крякает и начинает жевать лимончик. Мне не предлагает - моё дело знать теорию и выслушивать его бесконечные театральные байки. - На этом театре всё - говно! Вот, когда я служил в Киеве в театре имени Леси Украинки!.. Сынок! Меня весь Киев в лицо знал! Бывало, выхожу на поклон - зал стоит. Дамы несут букеты! И в каждом записочка: - Мишенька! Люблю. Жду тогда- то и там- то. Веришь- ли, так истаскался, что, бывало, на сцену выйдешь - ноги дрожат и подгибаются. Дядя Миша умолкает и на несколько минут уходит жить далеко в прошлое. Туда, где аплодисменты, цветы и трепещущая дамская плоть. И я ощущаю, что давным давно он живёт в этом своём прошлом. И выходит в реалии дня сегодняшнего только затем, чтобы выпить рюмочку - другую, и не видеть этого проклятого дня… …И вновь я попытался понять где я нахожусь. Попробовал пошевелиться - не тут то было. Я был накрепко привязан к койке. Я уже свыкся с бредовыми ситуациями и оставалось решить - это явь, либо.. Я внимательно осмотрел желтоватый потолок в трещинах и паутиной в углах. Стены выкрашены зелёной масляной краской. Я напрягся, но так и не решил, где я. Больница? Казарма? Дверь скрипнула, но не открылась. Однако, возле меня появился странный человек . Ярко рыжий и косой на оба глаза он спросил шёпотом: - Пить хочешь? - Хочу. - сказал я и провёл языком по шершавым губам. Рыжий напоил меня из железной эмалированной кружки. - Спасибо, - сказал я тоже шёпотом. Потом подумал и попросил: - Развяжи. - Не могу. - посочувствовал рыжий, - Не я связывал. Придётся потерпеть. Развязывать не велено. - А что велено? - Велено показать модель. Это я в дурдоме - решил я. Я слышал, что с психами лучше не спорить и сказал заискивающе: - Ну раз велено, тогда показывай. Рыжий щёлкнул пальцами и в воздухе передо мной повис цветной сверкающий многогранник. Каждая грань его не только светилась своим цветом, но и звучала на определённой ноте. И, когда многогранник вращался вокруг собственной оси, складывалась, простая казалось, но необыкновенно приятная мелодия. Я услышал голос рыжего. Он стал говорить с интонациями плохого экскурсовода: - Весь фокус именно в единстве и гармонии качеств. Тебе понятно? - Нет. - честно признался я, - Непонятно, но очень красиво. - Вот это и хорошо. Когда становится понятно, тогда исчезает красота. Ну, я пошёл доложу, что всё нормально. - Слушай, парень, а чего эта модель? Многогранник начал гаснуть и растворяться. Одновременно начала гаснуть и растворяться ощущение гармонии и блаженства. - Тебе- то что за дело? - огрызнулся рыжий и прошёл сквозь дверь. Дверь тут же отворилась и чернокожая санитарка невероятных объёмов и прелестей принесла обед. До меня наконец докатило, что я не связан, а парализован. И, пока чёрная Венера кормила меня несолёной маисовой кашей, я рассматривал стены и размышлял о том, почему мне показалось, что они выкрашены масляной краской?.. …Когда я научился видеть? Ведь видеть - это непременно самому cтать тем на что смотришь. О, бесконечно причудливая фантазия стружки! С пьянящим запахом смолы и янтаря, -если дерево, - и масла и огня, - если металл. О, тёплые всхлипывания колющегося камня! О, скипидарная симфония палитры! Сколько изящества простейшем, кажется, гвозде. Эстетика шурупа сводит с ума! А вещи, которым мы служим? Нет! Человек, косный и ленивый, не мог дать жизнь этим созданиям! У каждой своя судьба, своя душа, свой характер. Если у вас есть лишнее время и бутылочка портвейна, не Акдама, не Солнцедара, а настоящего портвейна с его ленивой душой созерцателя, можете поставить научный эксперимент. Поставьте перед собой стакан с портвейном и три стула на выбор из вашей обстановки. Медленно потребляя портвейн всмотритесь внимательно в лица стульев. Понятно теперь? Только не рассказывайте никому о своих открытиях, иначе вас непременно станут лечить, а это в России нудная и оскорбительная процедура… …Я только стал засыпать, как проснулся от звона будильника. Я полежал чуть- чуть и только потом сообразил, что будильника возле меня не было, да и быть его не могло. И всё- таки я повернулся на левый бок: я совсем недавно научился это делать самостоятельно и потихоньку гордился этим умением. Нет! На столике, стоящем у кровати, между лампой и коробкой с лекарствами стоял будильник. Он был ярко красного цвета с немыслимыми колокольчиками наверху. Пока я соображал спросонок, где я нахожусь возле моего лица возникло нечто, очень похожее на дрождевоге тесто. Отличалось от теста это нечто тем, что из него прорастали множество детских ручек. Даже не детских, а младенческих. И этими нежными лапками оно ощупывало моё лицо. Всё бы было хорошо, но мне стало страшно. Это был некий животный страх, граничащий с ужасом. Я закричал: ”Кто ты? Кто ты?” В это время маленькая ручка начала шарить у меня во рту, причём вторая, не менее шаловливая, оттягивала нижнюю губу. Я подумал, что сейчас укушу за эти хрупкие пальчики. И тут нахлынула такая нежность к этому Нечто, что я сразу успокоился. И, как только я успокоился, всё исчезло. Сыграл свою последнюю трель красный будильник и тоже исчез. Вместо него стоял стакан с водой. Воду я выпил, поворочался немного, и заснул… Когда утром я попытался найти объяснение тому, что было, я стал в тупик. Это не было галлюцинацией: при галлюцинациях ты не сомневаешься в реальности происходящего. Я же, даже во время испуга, не верил в то, что происходит, пытаясь понять сплю я или нет. Я решил, что это был сон и успокоился. Нас приучили в жизни находить непонятному разумное объяснение. Потому что при разумных объяснениях спокойней. Человек произошёл от обезьяны - ну так о какой такой совести вы говорите? Совесть - это иллюзия, которую выдумали евреи - так утешал своих сограждан нежить по кличке Гитлер. Допустив, что мои видения были сном, я не сделал их для себя нереальными. Возникающее во мне иногда убеждение, что моя жизнь мне всего лишь снится, давным- давно сформировало ощущение зыбкости и расплывчатости перехода из реального в нереальное и наоборот. Если кто- то и не согласен, то пусть попробует вспомнить свою жизнь. И если он не жил, как дилетант, не отдавался, страстно и свободно, увлечениям и приключениям, что разумный человек, твёрдо стоящий на земле, позволить себе никак не может, -то вряд ли он вспомнит что либо, кроме того, что жил не хуже людей и никогда не опаздывал на работу… - Ну что? Давай прощаться, что ли? - сказал Чёрный. - Ты, брат, не серчай, если что не так.. Работа у нас такая… - добавил Белый и заколыхался в воздухе. - Ты только не расслабляйся уж очень, - Чёрный сделал строгое лицо, - Не на век расстаёмся… - и тоже начал таять… …Кассовый зал на вокзале был переполнен жаждущими уехать в Москву. Казалось, вся Украина охвачена страстным желанием и продать, наконец, "Тым клятым москалям" пару килограммов сырой пайковой колбасы. Судя расписанию, висящему на стене, на Москву уходило каждый божий день не менее двух десятков поездов, но в длинных, тоскливых очередях движения не было. Не было слышно даже обычных вокзальных склок. Оживление чувствовалось лишь возле окошечка с надписью призывающей резервировать билеты заранее. Ниже была прикрепленная кнопкой бумажка, которая поясняла, что для резервации билета нужен паспорт и командировочное удостоверение. Я стал в небольшую очередь жаждущих резервации и сделал озабоченно- ищущий взгляд. Тотчас возле меня возникло два потёрханых типа. Один из них тут же ретировался с обещанием разобраться, чей я клиент, а второй косноязычно выразил желание помочь. Цена на билет была стандартна - двойная. Здесь процветало то арапское и наглое шкуродёрство, которое называли бизнесом. Во время посадки выяснилось, что проводники, желая получить свою долю со страждущих, сверяют фамилии в паспортах и билетах. Правда, за три доллара делают вид, что все мы люди, и надо помогать друг другу. Очень не хотелось кормить шакалью стаю и я, вынув из кармана фирменный бланк Министерства внешней торговли Украины, сунул его проводнику, объяснив, что резервировал билет курьер. На проводника бланк, не существующего уже, министерства подействовал магически. Он не только не стал сверять мой паспорт, но и обещал принести постельное бельё посуше. Несмотря на обещание, бельё он принёс влажное и подозрительно серого цвета. Двое бойких парней, соседи по купе, пояснили, что бельё не стирают, а увлажняют, чтобы казалось стиранным. Появилось чувство человека, которому сказали, что у него глисты… …Я думаю только избранным людям на земле знакомо это щемящее чувство безысходности, когда ходишь под себя и, когда чьи- то руки меняют твои дамперсы и моют тебе зад. Только избранным. Хотелось бы знать, кем?.. …Казалось, что все больные, включая двоих, прикованных к спинке кровати заключённых, обратили лицо своё к Богу, и возжаждали чуда. Троих креолов по воскресеньям отмаливала целая банда. Интересно, что самый, казалось, безнадёжный , начал потихоньку ходить. Заступающая на смену медсестра выходила на центр палаты и громко сообщала, что в очередной раз получила послание от Господа. На ней было неимоверное количество золотых украшений, которые тихонько позванивали при ходьбе, как колокольчик на корове. К вечеру появлялась молодая женщина, видимо, прихожанка соседнего храма, и, останавливаясь у каждой кровати, читала благодарственную молитву. К ней привыкли, как к мебели. Но атмосфера ожидания чуда от этого не умалялась, а наоборот становилась крепче… У меня тоже была мечта. Я мечтал о том, как приеду домой и, - вот чудо! - доползу до унитаза… В один из воскресных дней в центре палаты появился человек. Я, видимо, вздремнул и не заметил, как он вошёл. Да и не мудрено. Он странно ходил. Совершенно бесшумно. Мне стало интересно. Лицо у него напоминало средневековые христианские скульптуры. Я стал вспоминать на кого он похож и в мозгу родились слова : Преподобный Иероним. Кто был этот Иероним и чем заслужил канонизацию я не знал. Я попробовал было понять откуда выплыло это имя, да мужичок направился к моей постели. Он был странно одет для Нью- Йорка. Так одевались в пятидесятые годы, наверное. Он спросил: - Что случилось? Я коротко сообщил, что вот, мол, паралич. Ходить не могу, хотя рука немного двигается. Он посмотрел на меня и сказал: - Ты будешь ходить, я знаю. Он начал молиться. Он держал свою руку у меня над головой и от руки шёл жар, как от раскалённого утюга. - Благодари Отца, - сказал он, закончив молчаливую молитву. - Чтобы ни случилось - всегда благодари Отца. “Благодари Иегимона”, - пронеслась во мне Булгаковская фраза. И, пока я раздумывал, как лучше ответить на английском, человек исчез безшумно и бесследно. А я лежал и повторял: - Господи! За что мне, недостойному, дано испить из чаши сия! Хотя, теперь я знал, что ходить я буду… …Как-то после очередной влюблённости в бабочек, которых за период этой влюблённости было переловлено неисчислимое количество, я начал мастерить радиоприёмники. Это было не просто грань чуда - это и было настоящее чудо. А времена были дикие для любителей. Радиодетали приходилось, как водится на Руси, “доставать”. Но это только увеличивало удовольствие от того непонятного, но свершившегося, когда куча железок, которые я спаивал вечерами, вдруг начинала вещать. Я оставил это дело в покое после того, как, собрав несколько аппаратов, вдруг сообразил, что я ведь так до конца и не понимаю, как это всё работает. Я не понимал, почему несколько проволочек, пусть даже особым образом свёрнутых, и пара кристаллов принимают радиоволны, а я, устроенный несравненно более сложно, не воспринимаю. Потом, через много лет, встретился мне паренёк, который умел это делать. Парень считал себя радиоприёмником и его от этого заблуждения лечили. Но всё было зря. В определённые часы он замыкался в себе - слушал новости. Что интересно, парень этот принимал только “вражеские” радиостанции типа “Радио Свобода” и “Голос Америки” Мы с друзьями как-то попробовали его подловить и один из нас в оговоренное время послушал новости “Радио Свобода”, а после этого попросил мученика технической мысли рассказать, что он услышал. Результат ошеломил и после этого я перестал что- либо понимать в радио вообще… …Под утро подморозило. Лужи затянуло тонким ледком, который потрескивал под ногой. Верхушки прошлогодней травы на опушке леса заиндевели. Было тихо и красиво. Но мы, четверо мужиков в ватниках и сапогах, хватив спросонок по стакану самогона, торопились на тягу. Организатор охоты обещал, что сейчас вальдшнеп идёт косяком, нужно только успевать стрелять. Поскольку на тяге, да и вообще на охоте я был впервые, то каждый считал долгом поучить меня, новичка, уму- разуму. Наконец, меня поставили на краю болотистой прогалины, поросшей в пояс некошеной осокой и мелкими кустами. Я зарядил ружьё и начал ждать. Было прохладно и по-особому тихо. С номеров моих знакомцев донеслось несколько выстрелов, значит “косяк" пошёл в их сторону. Неожиданно по вершинам сосен понеслось некое хрюканье. Мелькнула и упала на меня тень огромной птицы. Я вскинул ружьё. Выстрела не было. Я забыл снять оружие с предохранителя. Я сказал улетевшему вальдшнепу, что сегодня удача на его стороне, и неожиданно вспомнил - сегодня первый день Пасхи… - Ну вот! - Услышал я голос Белого. - Ну, наконец- то. - Картина Репина "Приплыли"! - добавил Чёрный. И тут же театральной декорацией поехали в стороны стены, начал растворяться в воздухе потолок. Мелькнуло и исчезло звёздное небо. И я поплыл, покачиваясь... …Я сижу, покуривая, на одной из лавочек,что расположены под деревьями Ocean Parkway в Бруклине. В Нью- Йорке стоит осень. Я уже несколько месяцев, как отпущен домой. Я быстро начал восстанавливаться. Не понадобились даже долго проектируемые брейсы: специальные железяки, поддерживающие мышцы. Со всякой прочей чертовщиной тоже всё в порядке : никуда я не летаю, ничего необычного не вижу. Однако, каждый день по несколько часов я сижу у компьютера и записываю то, что видел когда- то. Ведь, если не зафиксировать эти существа, они просто исчезнут навсегда. А ведь я им обещал… Итак, ближе к обеду я выхожу из дома на прогулку. Иду я с тростью в правой руке. Подволакиваю левую ногу, но иду. На улице стоит крепкий запах последних бархатцев и опавших кленовых листьев. Я раскуриваю свою трубочку и сижу, разглядывая редких прохожих. Вот и сейчас внимательно смотрю, как незнакомый старичок, чистенький и крепенький, как гриб боровик, нашёл что- то важное для себя в мусорной корзине. Я снова раскуриваю свою трубочку и начинаю думать, что чужая жизнь, чужая судьба она, как сказка и реальна и нереальна одновременно. Потом я вспоминаю, что сказочные сюжетные ходы совершенно одинаковы у всех народов. Потом меня осеняет мысль, что и материальная культура до определённого этапа была тоже совершенно одинаковой. Потом, неожиданно для себя и без всякого логического перехода, я решаю, что в жизни каждого из нас полно волшебства, только лень это волшебство замечать. Вот так я развлекаю себя добрых два часа. И вдруг вспомнился красавец вальдшнеп, которого мне не довелось убить. Повезло ему. - Это тебе повезло, дядя. - сказал мне вальдшнеп, сидевший, оказывается, всё это время на дереве прямо надо мной. - Такой уж ты - везун. - закончил свою речь вальдшнеп, снялся и улетел… Нью Йорк 1999 - 2003

Жена Никодимыча Поздравляем! Вы – Жена Никодимыча! Круче Вас только горы! Вас боится и слушается сам Никодимыч! Мы тоже к Вам со всем уважением и почтением. Пройти тест